В воскресенье вечером позвонила мать Яруша и сообщила, что его фанат зарезал его после концерта.
Смерть в его стиле – неожиданно и, наверное, не скучно.
А она так и не успела назвать ему любимую композицию Doors. Riders On The Storm. Оседлавшие бурю.
Она не выходила из дома и не ела.
Только плач и Моррисон.
Моррисон и плач.
Джимми и слёзы.
Атональность и близость.
Но в субботу утром она заставила себя жить: вечером придут девочки.
Из последних сил Суэри испекла миндальное печенье, и так погрузилась в приготовление еды, что позабыла, что Яруш умер, и некому будет съесть её борщ.
Горячий, в золотых разводах, с пережаренным луком, который она сварила.
Борщ, который был для кого-то смыслом жизни.
Кому теперь нужен этот смысл? Девочки не могли есть жирное.
Неожиданно Суэри пришла в голову сумасшедшая мысль: она взяла нож и, занеся руку над кастрюлей свежего варева, сделала надрез.
Кровь капала в борщ и сливалась с гущей.
Кастрюлю она вынесла во двор, чуть приоткрыв крышку – чтобы Яруш смог по запаху её крови определить, что она ждёт его всегда, что он, будучи мёртвым, остаётся для неё живым.
Кастрюля с борщом во дворе это его Time Being Dead.
Он любил борщ больше Моррисона, и больше её, так пусть ест борщ, если ему хочется.
Пусть будет счастлив.
Вернувшись, она жевала сваренные мухоморы и сквозь слёзы смотрела в окно, в небо цвета рвоты и думала, что должна быть сильной ради девочек.
Она дала слово. Она стала матерью.
Они пришли рано, и Суэри в заботах ненадолго забыла о смерти любимого.
Но, едва она стала отходить от принятого зелья, как в комнате появилась ещё одна девочка, высокая и нескладная, с рыжими веснушками и бесцветными глазами.
На ней была надета коротенькая юбочка и куцый жакетик с несуразным бантом.
Девочку звали Твина, и она спрашивала, почему Сахара и Тимола возвращаются…
Когда все трое исчезли в трещине, Суэри, не задумываясь, шагнула в стену, в которой скрылись все трое.
В нос ей ударил запах многолетней помойки и её чуть не вырвало.
Она схватилась за горло, чтобы удержать рвущуюся тошноту и огляделась.
Перед ней расстилался брошенный клочок земли, с редкими островками бледно-зелёной сухой травы.
Кое-где росли невысокие кустики с колючими листиками кроваво-красного цвета.
Едва Суэри дотронулась до него, как послышался негромкий щелчок.
Это раскрывалась сухая коробочка, венчающая кустик. На Суэри посыпались красные семянчики.
Всё ещё держась за горло, она двинулась вперёд, где виднелся какой-то почерневший город, небо над которым было пустым и безмолвным.
Вскоре она добрела до двух поставленных друг против друга зеркал.
Суэри с любопытством приблизилась и заглянула в тусклую поверхность. Там она увидела свой дом.
А по дорожке нетвёрдой походкой шёл усталый и измождённый Яруш с раной в груди.
Он заколотил в закрытую дверь, но ему никто не открыл.
Суэри закричала, и он обернулся на её крик, хватая длинными руками воздух вокруг себя.
Он звал её, заглядывал в окна и в почтовый ящик. Когда он нашёл кастрюлю с борщом, то сел на землю и стал есть поварёшкой.
- Я забыла положить тебе ложку, прости, прости, Яр… - горько прошептала Суэри, втискиваясь в пространство между двумя зеркалами.
Она подумала, что таким образом вернётся домой. Однако зеркала пошатнулись, и Суэри увидела Твину.
Твина держала в руках небольшой прибор, и смотрела на Суэри с сурово сведёнными бровями.
"Кто знает, как выглядят носороги... Может, как эта женщина, которая любила детей... И, может, те, кто детей не любят, не так уж и страшны, как те, кто любят".
И она нажала на кнопку.
Суэри загнанно оглянулась.
Кругом на неё наступали кустики кроваво-красной травы, лопались коробочки, взлетали ценобии, воздух раскалился и поглотил её.
Главная
Сайт Марии Райнер