Начало Часть 3

Я наблюдала за Машкой. Она – напряжённая, как натянутая бельевая верёвка, расслабилась и затянула глаза глупой пеленой. 

- А ты что думала? - поинтересовалась я. 

Это дело перестало казаться таким простым. Ну, мне уже стало понятно, что Слава занимался каким-то криминалом, и вдруг выяснилось, что Шатров вроде как и ни при чём, а те отморозки были его хорошими друзьями. 

- Я ничего не думала, - испуганно ответила Машка. 

Но это было неправдой. Я не стала её мучить расспросами, я подожду подходящего момента, когда она сама мне всё расскажет. 

Остаток дня я провела у неё. Мы болтали о разной ерунде, строили планы про Турцию, в мечтах мы уже обошли все наши бутики и скупили всю мало – мальски приличную одежду. 

Вечером я включила телевизор. Я догадывалась, что если сгоревшую дачу с трупами обнаружили, то, наверняка, покажут этот сюжет в новостях. 

Сюжет назывался «Криминальная разборка». Там сообщалось о том, что прошлой ночью были убиты члены некой преступной группировки, занимавшейся рэкетом и вооружёнными грабежами, про одного сказали сказали, что он был ранее судимым, а ещё один привлекался за мошенничество. 

Кто-то из них давно был взят под наблюдение, но доказательств у следствия не было. Про меня сказали, что «действовал профессиональный киллер, скорее всего, не из местных».

Мне польстило то, что кто-то оценил меня по-настоящему, назвав профессионалом. 

Это согрело мою опустевшую душу. 

Известие о том, что мой муж – сволочь и бандит, меня немного опечалило, но гораздо больше меня заботило, чтобы об этом узнало как можно меньше людей. Это несколько другое, чем мать – алкоголичка.

Машка не стала смотреть новости. Едва в телевизоре замелькали кадры обгоревшего дачного участка, она тихо встала с дивана и ушла в спальню. Как только заиграла мелодия Поля Мориа, предвещающая прогноз погоды, я выключила ТВ. 

Не смотря на мою к нему любовь, я не позволяла этому потоку вливаться в мою личную жизнь тогда, когда мне этого не хотелось.

Машка вышла из спальни с флаконом жидкости для снятия лака и принялась оттирать кричаще малиновые ногти. Стало немного скучновато. 

Я обдумывала, что мне надо будет заявить в милицию об исчезновении мужа через пару дней; но если там сидят не совсем законченные идиоты, то они наверняка сложат два и два. Ещё я решала, какую мне сыграть роль: безутешной жены или про-сто обеспокоенной женщины.

Искоса я наблюдала за Машкой. Лицо её приобретало оттенок того самого незабываемого ****ского выражения, которое толкало Марию Алексееву в объятия разных подонков. 

Она явно тяготилась своей вынужденной отключкой от общественной жизни. 
 

Я готова была поклясться, что она сейчас представляет себе интерьер «Сафари»: полумрак, монотонную дебильность музыки, кисельную тяжесть коктейлей, блеск обнажённой коричневой кожи. Прийти в «Сафари» без автозагара значило опозорить себя навек. 

Молчание становилось невыносимым. 

- Прогуляться, что ли, - запустила я пробный шар. - В «Сафари», может, сходить? 

Я сказала это без всякого умысла. Просто, чтобы немного пошутить и разрядить обстановку, но шутка не прошла. Машка дёрнулась и посмотрела на меня с обидой. 

Раньше она бы засмеялась и ответила: 

- Прогуляйся, может, тебя там кто-нибудь, наконец, трахнет!

Но сегодня она в силу непонятных мне причин не хотела понимать шутки.

- Я от тебя этого не ожидала! - выдала она мне с раздражением. 

У меня возникло чувство, что я показала обезьяне финик и, не угостив, сунула его обратно в пакет. 

- А чего ты от меня ожидала? - мой тон остался дружелюбным. 

Обидеть меня сложно. И, к тому же, она всё-таки моя подруга.

- Я ожидала от тебя сочувствия, - надула Алексеева губы, точь-в-точь как в первом классе на уроке природоведения, когда её спросили не тот параграф и поставили двойку.

- Я тебе уже посочувствовала, - сказала я настороженно, опустив ноги на пол. 

Машка отвела глаза и промолчала. 

У Машки много вредных привычек. Но самая противная - это её неумение попросить что-то по-человечески. Сказала бы просто, что хочет побыть одна. Я бы ушла. Но она чувствует себя обязанной мне, а это чувство всегда напрягает.

- Расслабься, Алексеева, - сказала я грубо. 

Она не шевельнулась. Я вздохнула. Вечно я неудачно шучу и раню тонкую душу Марии. 

Я взяла рюкзак с долларами, бросила его в хозяйственную сумку, переоделась и ушла, не попрощавшись. Где-то я читала, что истинный самаритянин не ждёт благо-дарности за сделанное добро. Опять я допустила ошибку.

Дом встретил меня тишиной, чистотой и неожиданным гостеприимством, в чём, несомненно, было больше моих заслуг, чем Славиных. Чтобы не разрушать милый сердцу уют, я отключила телефон. Вдруг у Алексеевой проснётся совесть, и она решит попросить прощения. Пусть тогда помучается.

Потом передо мной встала самая трудная задача: спрятать деньги. Их было около полумиллиона долларов. Достаточно, чтобы скромно прожить небольшую часть жизни. 

Подумав, куда обычно мужики не любят совать нос, я уложила деньги в пакете на самое дно корзины с грязным бельём. 

Потом я легла спать, радуясь одиночеству и тому, что Cлава больше не придёт домой и не ляжет в мою чистую постель с большими синими цветами на голубом фоне. К тому же, мне бы пришлось вставать, греть ему в микроволновке ужин и, борясь со сном, выслушивать его дневной отчёт, а потом, забыв о сне, предоставлять ему лживый отчёт о моей жизни. 

Рано утром я решила уехать на дачу. 

Ну её на фиг, эту Машку. Буду загорать и купаться в озере. Может, ещё не всю землянику оборвали. Дача досталась нам от Славиной тётки. На участке мы ничего не выращивали.

Слава редко приезжал на дачу. И Машке тоже там скучала. А я любила денёк – другой отдохнуть там в одиночестве. Можно было сидеть в кресле – качалке на веранде второго этажа, дышать сосно-выми досками и, отвлекаясь на небо поверх крыш, слушать Меркюри. 

Особенное наслаждение получалось, когда шёл дождь. 

Дождь приносил с собой удовлетворение от чувства, которое Меркюри обозначил как “living on my own”. 

День обещал быть солнечным. Я быстро собрала продукты и уехала. Только в электричке вспомнила, что забыла купить сигареты и подключить телефон. Да всё равно. Пусть Алексеева пробесится. 

Электричка катила вдоль сосен, и я неотрывно на них смотрела. Вагон радовал пустотой. Я любила вот так бесцельно мчаться в никуда и без свидетелей. 

Мне повезло, что в киоске на моей станции нашлась пачка Vogue. Добравшись до своего домика, я прежде всего выкурила две сигареты, потом начала приготовления для своего досуга: помыла полы, начистила посуду, выбила все коврики и даже постирала половик, который лежал на крыльце.

Днём я ходила купаться. 

Несколько дачников мне совсем не мешали. Я с удовольствием поплавала, хотя после ночной пробежки у меня болели все мышцы. Я долго загорала на песке, хотя сильно проголодалась, но уходить мне не хотелось. 

На меня нахлынула тоска, от которой спастись можно было только одним способом: находиться в общественном месте и под солнцем. 

Я думала о своей судьбе: могла ли я что-то изменить? Могла ли сделать так, чтобы всё сложилось по-другому? Или любые мои попытки приводили бы только к плачевным результатам? 

Никто не знал ответа. 

Разглядывая песок, я чувствовала себя ужасно одинокой. Мне было жаль, что я не научилась как следует расслабляться. Но, наверное, когда убиваешь так много, можно сразу забыть о покое и чистой совести. Потому что, если, убив, вы не мучите себя угрызениями совести, то рано или поздно, вместо совести вас будет грызть тоска. 

Больше всего мне не нравилось, что я допустила в свой мозг мысль о том, что всё произошедшее было неизбежностью и дала этому чувству пустить во мне корни и разрастись буйным цветом. 

Я бы заплакала, но, как я ни пыталась выжать слезу, у меня ничего не получилось. 

Я легла щекой на песок и закрыла глаза. Подумала: а на фиг мне эта Турция? Что я там забыла? Так хорошо на даче… Вода, солнце, спокойствие. А в Турции, как в «Сафари» - одни понты и оцифрованные придурки особой культуры поведения.

В моей голове зазвучал голос моего кумира: “How can I go on from day to day? Who can make me strong?…’’ Вот именно, кто? 

Моя возвышенная любовь к этому человеку была сильнее любых привязанностей, которые мне случалось иметь в жизни. Он был для меня чудом, он был той мудрой черепахой, на которой покоились киты моей человечности. 

Он был всегда… Он был началом моей тоски. 

Машку тоска гнала из постели в постель. А меня? От трупа к трупу? 

Песок грел мне кожу, я даже придремала. 

Днём на озере отдыхают нормальные люди, которых я уважаю, и которые уважают меня. 

Середина недели – две немолодые тётки, мамаша с ребёнком лет четырёх, серьёзный пацан с книжкой, пенсионер. В любом случае, эти люди лучше, чем завсегдатаи «Сафари», но и те мне чужие, и эти. Мы знаем друга, и мы друг другу не мешаем.

Когда я поступила в ВУЗ, мать уже больше года раздражала меня. Каждый день дикие сцены с порчей имущества, истерики с обвинениями в адрес граждан, устроивших свою жизнь более благополучно, жалобы на отсутствие денег и недовольство жадной и неразговорчивой дочерью, которая совсем не жалеет мать, раз не хочет дать ей на бутылку и ответить, почему к матери, такой привлекательной женщине, цепляются одни скоты и алкоголики?

Она привыкла, что я отбираю у неё бутылки. Наверное, в такие моменты у неё ещё теплилась надежда, что она бросит пить в любой момент и станет нормальным человеком. Скандалы начались, когда мне стало всё равно. 

Я устала бороться с её пьянством. Я махнула на неё рукой и почти всё время молчала, нечеловеческим усилием воли заставляя себя выслушивать её бесконечные монологи о неустроенной жизни.

Однажды она напилась с какими-то опустившимися собутыльницами. И вздумалось ей продемонстрировать мои наряды, которых-то и было в количестве двух платьев. 

Возможно, в другой раз я бы разогнала их всех и кинулась спасать свои единственные два платья, наорала бы на мать как следует и целую неделю она бы тихо сидела дома, вспоминая о том, что она когда-то была хорошей хозяйкой.

Но в тот вечер Машка отдала мне свой старый кассетный магнитофон с наушниками. У меня уже тогда были почти все альбомы Queen. Отец всегда платил щедрые алименты, и мать иногда давала мне деньги на «мороженое». 

Я не любила мороженое, потому что моё сердце уже было занято Freddie. Скажи я отцу, что хочу магнитофон, он бы подарил мне дорогую технику с колонками, но я у него никогда ничего не просила.

Мать, надев на себя моё любимое платье из чёрного шифона, повисла на мне, чтобы её «подруги» уверились в нашем фамильном сходстве. 

Как меня это унижало… 

Я стряхнула её с себя, открыто показав, что мне плевать на её тёплые материнские чувства. Наверное, мне тогда недоставало мудрости.
Мать, конечно же, назвала меня «неблагодарной дрянью», сравнив с отцом, но я молча ушла в свою комнату, потому что FM был мне дороже. Я закрылась на замок и, чтобы не слушать, как мать колотит кулаками в дверь, ругаясь от ярости и бессилия, воткнула в уши наушники и отдалась своей музыке. 

Я даже помню, что он тогда пел: “I don’t want my freedom, there’s no reason for living with a broken heart”… 

Впервые мне было наплевать на мать. 

Я устала воевать с её алкоголизмом. 

Я отступила, но она поняла это как мой отказ от неё, а не от её пагубной привычки. В её глазах я сняла с себя ответственность за её пьянство и оставила её одну плескаться в зловонной луже её одиночества. 

Будь она умнее, мы бы не плохо ладили и теперь.

Но мать возненавидела меня до такой степени, что пропила магнитофон и кассеты. Я ожидала, что так случится, но всё же надеялась на чудо.

Конечно, я понимала, что в моей жизни будут другие магнитофоны, лучше и качественнее, чем самый первый, что будет совсем другая жизнь. 

Это случилось в конце лета. 

Я не могла постоянно торчать у Машки и кончилось тем, что пару месяцев я прожила на заброшенной железнодорожной станции, в холодном вагоне с сиденьями, с которых была содрана обивка. 

Весь свой страх перед людьми, которые делали мне больно, я оставила в этом неуютном вагоне, где ночами я тряслась от холода и мысли, что меня здесь обнаружат. 

Я перешла на второй курс, появилась возможность просиживать допоздна в библиотеках. Иногда мне удавалось помыться в туалете поздно вечером, когда здание института становилось пустым. 

Ударили морозы, и я вернулась домой.

Меня хватило до декабря. 

В то время у меня уже были отморожены все человеческие чувства, но их видимость ещё сохранилась. 

Однажды я вернулась домой и нашла её лежащей в прихожей, как всегда, пьяной в дым. Я растолкала её, не знаю даже, почему, хотя обычно я просто перешагивала через неё. Мать очнулась и промычала, что хочет освежиться. И тогда я очень сильно разозлилась. Вытолкала её на балкон, где она упала лицом в снег, а сама ушла ночевать к Алексеевой.

После – я вызывала одно сплошное сочувствие… 

В моей жизни начался новый период. Училась я на «отлично», получала повышенную стипендию, потом встретила Славу. 

Он покорил меня тем, что вместо цветов приносил еду – пельмени, сыр, море фруктов, как будто я была животным. А разве можно сказать про меня обратное?

Я вздохнула и встала с покрывала. 

Меня затошнило, видимо, перегрелась на солнце. Собрав вещи, я медленно поплелась к своему домику. Все визитёры пляжа сказали мне «до свидания». Я тоже попрощалась. 

Я люблю всё формальное: вежливость, любовь, уважение, а что там на самом деле – мне всё равно.

Мне плевать, что думает обо мне встречная девчонка – подросток. У неё проколот пупок, три дырки в ухе, малиновая чёлка и бикини с черепами. Она презрительно оглядывает мой закрытый пуританский купальник и хихикает. Как укоренить в её пустой голове мысль, что хороший загар получается в солярии, а в бикини неудобно плавать? 

Я не понимаю, почему ей на меня не плевать? Почему нет взаимного обмена «культурными мыслями»? На её хихиканье я отвечаю равнодушным молчанием. 

Пусть хихикает, и ей будет когда-нибудь тридцать, но едва ли у неё будет полмиллиона долларов. Я оборачиваюсь и смотрю вслед на её вихляющуюся задницу. Нет, думаю я, с такой нервной задницей много не заработаешь.

- Здравствуйте, тётя Таня! - окликает меня звонкий мальчишеский голосок. 

Это Дынчик, мальчик лет двенадцати с большой ярко – рыжей головой. В руках у него детское ведёрко с земляникой. 

- Пахнет как! - говорю я вместо приветствия. 

Я всегда что-нибудь покупаю у него: ягоду, грибы или рыбу, которую терпеть не могу. 

Рыбу я обычно отдаю матушке Ирине – она молодая и весёлая, и всегда очень красиво повязывает платок вокруг головы. Матушка Ирина подкармливает брошенных животных и людей. 

Дынчик из очень бедной семьи. 

Я как-то видела его мать: издёрганная, запуганная женщина, которая постоянно носит чёрную юбку с ужасными красными маками. 

Дынчик – гордый и просто так денег не возьмёт. У нас хорошие отношения и строятся они по принципу «продавец - покупатель». 

Мне нравится, что мальчик при виде меня не начинает ныть и умолять, чтобы я купила у него то, что, в принципе, мне не надо. 

Он уважает себя и меня.

Дынчик угощает меня земляникой. 

Чтобы не обидеть его, я зачёрпываю из ведёрка горстку: не большую, чтобы не уронить своего достоинства, но и не маленькую, чтобы не обидеть его достоинство.

- Вкусно, - хвалю я. - Ты домой набрал? 

Дынчик очень любит формальности, и поэтому он никогда не подсунет мне тухлую рыбу или червивые лисички. 

- Я себе ещё наберу! - великодушно говорит он, протягивая мне ведёрко. 

- Спасибо, - благодарю я его. - Пойдём, я пересыплю. 

Я киваю в сторону своего домика. Мы никогда не говорим о деньгах. Дынчик знает, что я заплачу за товар не много и не мало. 

Он единственный, с кем у нас идеальные отношения.

Оставшись одна, я загрустила. 

Тишина стен действовала на меня как время в ожидании смерти. 

Не прошло и получаса, как я ехала на электричке обратно в город. 

Напротив меня сидела пожилая женщина, вязавшая крючком что-то нежно – розовое. Я, видимо, так откровенно разглядывала её работу, что она заговорила со мной первая. 

Мне было совершенно всё равно, что у неё трое внуков, и что она вяжет старшей внучке красивое платье на 16-летие. 

Я вежливо выразила восхищение быстротой её пальцев, и она вдруг предложила мне свои услуги. Я записала её телефон. Я захотела белое платье до пола с длинными рукавами. 

Я представила, как приду в нём в «Сафари». Как настоящее привидение. 
Прощаясь, женщина призналась, что очень редко берёт заказы; она вяжет только достойным людям. 

Мне оставалось лишь удивляться, как плохо знает она людей.

Дом встретил меня странной неподвижностью. В комнатах будто замерло время, даже настенные часы остановились – села батарейка. 

Я подключила телефон и разогрела блины с творогом. Надо бы было позвонить Машке, но я не могла. У меня внутри всё ещё оставалось чувство, что я ей сейчас не нужна. Шок у неё прошёл. Облегчение принесло с собой равнодушие и нежелание видеть меня, свидетеля её трагедии. 

Я справедливо подумала, что если она и страдала, то исключительно оттого, что повреждения на лице не пускали её из дома.

Когда я мыла посуду, раздался телефонный звонок. Я обрадовано уронила тарелку в раковину, и та разбилась. 

Я с волнением схватила телефонную трубку, но это была не Машка.

- Татьяна Анатольевна? 

Мной интересовался приятный мужской бас; в нём было в меру сахара и в меру корицы. Это Алексеевский тип голосов, а у меня на корицу аллергия.

- Добрый вечер, - мрачно отозвалась я.

- И я очень рад вас слышать, - голос заметил мою мрачность и решил, что это замечание даёт ему повод говорить со мной издевательским тоном.

- А как я рада! Вы даже себе не представляете! - с тихой угрозой я подхватила его игру. 

Голос помолчал и сменил тему:

- Вы меня, надеюсь, помните. 

Ох, как я устала от людской самоуверенности.

- Что-то едва знакомое, - когда Алексеева слышит, как я говорю с мужиками по телефону, она всегда театрально смотрит в потолок и удивляется вслух, на что «повёлся» мой покойный муж.

Теперь-то я поняла, что нас всегда сближало. 

Но для того, чтобы это понять, мне пришлось его убить. О чём я, впрочем, пока ещё не пожалела.

- Вадим Петрович, владелец «Сафари». 

Эти четыре слова должны были сбить меня с толку и вызвать поток извинений, но как конь о четырёх ногах, они споткнулись о моё тараканье спокойствие. 

Объясню, почему – тараканье. 

В моём детстве не было домашних животных классического типа, но представителей авангарда хватало в избытке. Меня всегда удивляло, с какой невозмутимостью тараканы вновь и вновь обследуют кухонный стол. Они выживают потому, что очень умно играют в страх, позволяя человеку чувствовать себя главным.

Знаю я этого козла: сначала он напустит туману, чтобы ты в нём расслабился и не дозрел, кто есть кто. А потом Вадик появится, как джинн из медной лампы, и ты должен будешь притворно испугаться, а потом пасть на колени и благодарить небо за чудо. Со мной такой понт не проходит.

- Вы проводите социологический опрос? - поинтересовалась я.

- Не понял, - опешил Вадим Петрович. 

Я повторилась.

- Нет, - он сбился с толку. - Я Вадим Петрович Айвасед, владелец ночного клуба «Сафари», - представился он.

- То есть, вас интересует, какой процент населения у вас охотится? - ехидно спросила я его.

- Меня интересуете вы, - Вадим Петрович совладал со смущением и пересадил пальму первенства в свой сад. Вернее, это ему показалось.

- А вы меня – нет, - голосом нашего терапевта по фамилии Стальная ответила я ему. 

- Жаль, - ответил Вадик. - Жаль, что вы не хотите прийти к нам, расслабиться, выпить ваш любимый коктейль…

- А вы меня не приглашали! - холодно перебила я его.

- Я приглашаю! - подсуетился Вадик. 

- Я вынуждена ваше предложение отклонить, - хорошо, что Машка меня не слышала. 

Сходить на халяву в «Сафари» - это предел её глупых мечтаний.

- Боюсь, что вам всё-таки придётся его принять, - нажал Вадик, но я не сломалась. 

Вот оно и началось. 

Наивно полагать, что я осталась бы в тени до конца моих дней… 

Но если я догадаюсь, каким образом Айвасед пронюхал о моей прямой причастности к «криминальной разборке», мне просто будет спокойнее.
Или меня кто-то видел, или кто-то сказал про меня Вадику. Видеть меня мог кто угодно, а сказать мог только очень близкий мне человек, но я отбросила эту версию.

- А чего вы боитесь? - спросила я.

- Не понял, - тупо ответил Вадик.

- Ну, вы сказали, что боитесь того, что мне придётся принять ваше предложение. Так в чём страх?

- Знаете, Татьяна Анатольевна, - начал подлизываться Вадик. - Я слышал о вашем превосходном уме… Но, так сказать, столкнуться с ним в действительности…

- Это не ум, - огорчила я его. - Это всего лишь игра слов.

Мне так хотелось добавить: «придурок», но я сдержалась. Он решил, что зацепил меня, вот и измывается. 

Я хмыкнула. 

Он всё выдумал. 

Он просто подумал, а почему бы мне не быть киллером. 

Домохозяйки часто сходят с ума. А если бы он был уверен в своей правоте, то не заигрывал бы со мной.

- Я думал, вам нравятся комплименты, - обиженно засопел Вадик.

- Я рада, что вы об этом думали, - язвительно сказала я. - Но – нет.

- Татьяна Анатольевна, вы только подумайте, от чего вы отказываетесь! - не унимался Айвасед. 

- От чего? Только не читайте мне из вашего глупого рекламного проспекта!

- Ну, если вам не нравится, так сказать, клубная атмосфера, - вздохнул Айвасед. 

- Мы можем пообщаться с вами в моём кабинете. Там… тихо.

- А разве приглашают на разговоры? - вкрадчиво спросила я, намереваясь его добить.

- Ну… да, - неопределённо ответил он.

- А вы в курсе, что я – порядочная женщина? - задала я провокационный вопрос.

- Конечно, - слишком поспешно ответил он. 

Сейчас он был готов согласиться с чем угодно. 

- А вы в курсе, что приличные, порядочные женщины никуда не ходят без сопровождения? - подколола я его. 

Вадим Петрович Айвасед молчал. Я ждала, что он упомянёт Машку. Алексеева являлась своего рода живой рекламой «Сафари».

- Вы можете прийти с подругой, - мужественно разрешил Айвасед. 

Я едва не рассмеялась в трубку. Вадик ненавидел халявщиков даже больше, чем я.

- С какой именно? 

Я тянула время. А пока я это делала, мой мозг искал варианты моего будущего поведения, но модель выходила одна и та же: я не куплюсь на его блеф, а если он предъявит мне доказательства и потребует за молчание честно заработанные деньги, то я его убью. Жаль только, что я избавилась от оружия. 

Придётся ехать в эту лесополосу и выкапывать его обратно. Между тем Вадик внушал мне, что у меня есть только одна подруга – единственная и незабвенная Мария Алексеева – самая знаменитая ****ь нашего города.

- Едва ли Мария сможет прийти, - сообщила я таким голосом, как будто бы меня очень эта тема волновала, но я пыталась её скрыть. 

- А что так? - развязно спросил Айвасед. 

Говорить, что Машка заболела – не прокатит. Все знают, что в «Сафари», да ещё и на халяву Алексеева приползёт в полумёртвом состоянии. Сказать, что у неё роман? Смысл? Она не из тех, кто предаётся ****ству за кулисами. Сама фигея от своего вранья, я вдохновенно сказала: 

- А мы поссорились! 

Мы никогда не ссорились.

- Да-а-а? - в голосе Вадима Петровича сквозило справедливое недоверие.

- Да, - веско и коротко сообщила я.

- А можно полюбопытствовать, из-за чего? - любопытствовал Вадим Петрович вкрадчивым, надувательским голосом. 

- А она мужа моего соблазнила, - сказала я с удовольствием.

- Что-то не верится… - усомнился Айвасед. 

Действительно, верить в это было опасно. Слава представлял собой редкий экземпляр, устойчивый к женским прелестям и слишком ценил заработанные деньги, чтобы тратить их на шлюх.

- Мне тоже не верилось, - я вовремя вспомнила, что являюсь обманутой женой и униженной подругой и вложила в эту фразу максимум плаксивости и минимум равнодушия.

- А откуда вы это узнали? - продолжал любопытствовать Айвасед. 

Он будто вёл не светский разговор, а допрос.

- А мне Слава признался, - дерзко соврала я. 

Хорошо, что теперь можно валить на него всё, что угодно. Вадик похрюкал. Он тоже понял, что правды теперь не узнать. Я поняла, что он знает о его смерти. Иначе зачем бы он стал со мной разговаривать? 

- И вы это так оставили? - прямо спросил он. 

Я чуть не села. Какой откровенный намёк!

- Нет, - сказала я сладким голосом. - Я этого ТАК не оставила.

- И что? - он сгорал от любопытства.

- Что – что?

- Что вы предприняли? - он изнывал от неизвестности. 

Я усмехнулась и сказала одним ёмким предложением: 

- Подруге надавала по морде, а мужа выгнала.

- И где он теперь?

- Да я откуда знаю? - заорала я дурным голосом. 

Это было огромным удовольствием – орать на этого жирного борова. Мне давно хотелось это сделать. 

- Но могу сказать, что делает моя бывшая подруга – она сидит дома с разбитым монитором и горько сожалеет о своей судьбе! 

Я продолжала кричать:

- А вы, Вадим Петрович Айвасед, владелец «Сафари», нагло врываетесь в мою частную жизнь и задаёте мне идиотские вопросы! Думаете, вам это так просто сойдёт с рук?

- Я… - Вадик робко пытался объясниться, но я не дала ему шанса: 

- Что вы треплетесь, как базарная баба? Эта ваша хохма с приглашением… Что вам от меня надо?

- Я… от души, - заикнулся было Айвасед и замолчал. 

На него ещё никто никогда не орал. Перед ним заискивали и лебезили. А он пользовался этим как туалетной бумагой или одноразовым бритвенным станком. 

- Вы хотите пойти туда, куда и мой муж? - наехала я.

- Нет, - испугался Вадик. 

Всё, он выдал себя. 

- А, так вы в курсе, где этот кобель вторые сутки пропадает? - развивала я дальше мучительную для него тему.

- Я его не видел, - скомкано ответил Айвасед. 

- А на хрен вы мне тогда вечер портите? - Снова заорала я и кинула трубку, чтобы отдышаться. 

Я хотела было набрать Машку, но вовремя одумалась. Айвасед может перезвонить, а если я буду занята, он может сделать неправильные выводы. 

Надо было срочно ехать к Алексеевой. 

Продолжение Часть 5