Начало Глава 8

­Я - Ласка.

Я живу на кладбище и присматриваю за покойниками.

Они ведь как дети – их беспомощность вызывает жалость.

Они не могут сами позаботиться о себе, а ведь им нужна такая малость!

Хлеб – чтобы они забыли о тяжести земли, молоко – чтобы они забыли о сырости земли, розы – чтобы они перестали помнить запах пряных, дурманящих трав, колыбельные – чтобы они забыли слова земли. Без этого они несчастны, как дети, которых мать обижает сквернословием.

Я живу в скромном, уютном домике, в окне которого всегда горит свет – чтобы мёртвые знали, что я жду их здесь, что в этом покинутом живыми месте они найдут и кров, и пищу, и понимание.

Мои отец и мать присматривали за покойниками, теперь это делаю я.

Я - Ласка.

Меня называют странной, меня избегают и боятся, как будто я мёртвое тело, одиноко гниющее на обочине дороги.

Я не обижаюсь на людей.

Они боятся меня, потому что не понимают.

Люди не верят в то, что придёт время, и они тоже станут мёртвыми.

Ещё я знаю, что без заботы и ласки мёртвые умирают. И пока я жива, я не брошу своих покойников.

Я родилась и выросла на кладбище, моё детство было весёлым и безмятежным, и пока не началась чума, я была счастлива.

Я - Ласка, и я несчастна, потому что меня упрекают в том, что я не думаю о живых и не помогаю живым.

Но я такая слабая, и я одна.

По вечерам я собираю с могил засохшие розы и растапливаю ими свой очаг.

Вьюжными, страшными ночами я пою нежным, хрустальным голосом мягкие, как снег, и нежные, как рассвет колыбельные всем мёртвым, которые от меня зависят.

Я пою не о забвении и сладостном покое, как думают живые, я пою о мёртвых, об их душах, о том, какие они славные, какие хорошие.

Я никогда не пою жалобных песен, я не напоминаю мёртвым ни о жизни, ни об их несчастных судьбах, ни о страданиях, я лишь напоминаю об их прекрасных душах.

Мне не нужны ни похвалы, ни награды.

Я счастлива тем, что пою свои колыбельные не напрасно.

Огонь из роз гаснет.

Я ложусь на каменный пол моего дома, чтобы поспать.

У меня нет кровати. Я не могу ложиться в мягкую постель, в то время как мои мёртвые лежат в холодной земле.

Я привыкла к холоду камня, я люблю его.

Он отрезвляет мою голову и остужает кровь.

Я никогда не вижу снов, потому что все мои помыслы о мёртвых.

Когда я засыпаю, кто-то шепчет в моей голове: «Ласка, Ласка, спи… Спи спокойно… Спи мирно… Спи тихо… Спи мёртвым сном… Это твоё время. Твоё мёртвое время».

И я сплю. Сплю так крепко, что становлюсь мёртвой.

Но сегодня что-то случилось.

Я уснула и осталась живой.

Я видела себя в огромной зале со сводчатыми резными колоннами, уходящими ввысь, а вокруг меня расположились ровные, строгие ямы, чёрная вода плескалась в них.

В моей руке горел факел.

Вокруг меня звучала тихая, торжественная музыка.

Я опустилась возле ямы и поднесла факел к водной глади. Пламя осветило человеческое тело, неподвижно и красивое.

Я отложила факел и вытащила несчастное тело из воды, чтобы убедиться, что оно перестало страдать после смерти.

Факел осветил молодую, черноволосую женщину лет тридцати.

Содрогаясь от жалости, я положила её голову на свои колени.

Она была неестественно худа и бледна.

О, как страдала я оттого, что у меня не было даже крохи хлеба, чтобы накормить покойницу, даже капли молока, чтобы вернуть щекам их пухлость, даже лепестка розы, чтобы освежить эту бледную, прозрачную кожу.

Сердце моё переполнилось печалью, оно набухло, как бутон розы.

Слёзы полились из моих глаз как тихий и печальный дождь.

И когда они упали на лицо страдалицы, она встрепенулась и открыла глаза.

Она схватила мою руку, и её цепкие пальцы словно вошли в меня, в мою горячую, живую кровь, и мне стало стыдно.

Её глаза были полны ужаса и такого невыразимого страдания, что даже слёзы испугались его и покинули эти прекрасные глаза.

И моё сердце не выдержало.

Оно лопнуло, как долго спавшая почка, чтобы выпустить крохотный зелёный росток.

Бутон раскрылся, и невинная чёрная роза вылезла из моего сердца, чтобы принести радость и успокоение всем усопшим.

Я запела высоким, чистым голосом, голос мой множился, сохранялся и вскоре удивительной тональности хор пронизывал это подземное кладбище.

Покойница что-то говорила мне, но я не понимала её языка.

Я думала, что она благодарит меня за мою колыбельную.

А, может, она просила хлеба, ведь голод – сущее проклятие всего живого и мёртвого.

Ещё более крупные слёзы полились из моих глаз.

Я плакала и пела о своём несовершенстве, о своей неспособности принести человеку счастье.

В моей песне я просила, чтобы камни стали хлебом, а слёзы мои – молоком.

Я просила так искренне, так самозабвенно, что небо услышало меня.

Большой камень, лежащий в пламени факела, поднялся трепещущим комком теста, пекущимся в чудесных звуках моей песни.

Грудь моя наполнилась молоком, его было так много, что я могла бы напоить не одно кладбище несчастных!

Я кормила её хлебом, я давала ей молоко, и она глотала мою пищу покорно, и морщины на её лице разглаживались, и скорбь уступала место умиротворению.

Напряжение ушло из её хрупкого тела, и я чувствовала, как молоко вытесняет кровь из её жил, и, хотя она смотрела на меня, как обиженный ребёнок, я знала, что она скоро смирится и поймёт, какая она хорошая и славная.

Когда я опускала её обратно в воду, сквозь её лицо проступило равнодушие, это подействовал мой хлеб.

И хотя у меня была всего одна живая роза, я вырвала её с корнем из своего сердца и вложила в пальцы покойницы.

Она медленно утонула, так и не закрыв своих равнодушных глаз.

Ничего, так всегда бывает с теми, кто умер недавно.

Они ещё не познали мёртвое время.

Их Time Being Dead ещё не закончился.

Обессиленная, но счастливая я поднялась с колен и проснулась.

Моя грудь разламывалась от боли, и я встала, чтобы наполнить молоком большой кувшин.

И каменный подсвечник на моём окне стал тестом, и ему нужен был лишь жар моего сердца, чтобы испечься.

И после того, как испёкся хлеб, я наполнила молоком ещё один кувшин.

А потом я вырастила в своём сердце столько чёрных роз, что их запах больше не помещался в моём доме, и я открыла дверь, чтобы вспомнить: зачем мне столько хлеба, молока и роз?

Я что, мёртвая?

Кто я?

Из моей груди вытекает столько молока, сколько нет ни у одной коровы.

У меня столько хлеба, что я никогда не смогу его съесть, как никогда не смогу я заглянуть в естество каждой чёрной розы.

Я вышла из своего дома и увидела высокую и нескладную девочку, с рыжими веснушками и бесцветными глазами. На ней топорщилась коротенькая юбочка и куцый жакетик с несуразным бантом.

Её худенькое тельце сотрясалось от холода, и она едва шевелила губами.

- Кто ты? – спросила я, кутаясь в свой старый, но тёплый платок. – И почему ты трясёшься от холода?

Девочка подошла ко мне и взяла за руку. Её тонкие пальчики были холодны, как лёд.

- Я - Твина. Я исчезла из Мёртвого Времени, как и хотела. И я знаю, кто ты. Ты – Ласка. Ты живёшь на кладбище и присматриваешь за покойниками. И ты - моя мама. Я наконец-то тебя нашла. Спой мне колыбельную о том, что я хорошая.

И я запела…