­­­­­Глава 1

Если по ночам в стекло постукивал бисерный дождик, Суэри никогда не могла заснуть. 

Ей и не хотелось, но приходилось выслушивать его непрерывный рассказ, уставившись в темь широко раскрытыми глазами. 

Рассказ дождя не менялся из ночи в ночь: он сетовал на свою судьбу, сетовал на то, что он, дождь, вечно льётся с небес на землю, и нет ему покоя. 

Чаще всего дождь жаловался в ночь с субботы на воскресенье, когда Суэри оставалась совсем одна. 

Впрочем, она всегда была одна, и ни Яруш – прозвище её школьного приятеля Ярослава Ярошенко, ни девочки – одинокие и никому не принадлежащие - не могли разорвать этот круг: круг одиночества и дождя, и в этом круге давно не было ясности: капает ли одиночество с небес, или стремится куда-то вверх, в сумеречные облака.

По субботам Суэри варила колдовское зелье. 

На самом деле это была смесь трав, грибов и ещё каких-то девяти компонентов, названия которых она никак не могла запомнить – английский всегда давался ей с трудом. 

Когда зелье остывало, она, преодолевая страшную тошноту, втягивала в себя его тягучую горечь, втягивала, чтобы изменить своё сознание. 

И сознание менялось, и трёхмерный мир давал трещину.

И через этого трещину мира приходили девочки. 

Обыкновенные девочки лет десяти, может, одиннадцати, неразговорчивые, коротко остриженные, прячущие глаза под тенью жгучих ресниц. 

Когда они пришли в первый раз, то – совсем её не зная – назвали мамой. 

Мамой… 

У Суэри никогда не было мамы, и никто никогда её не жалел, и она  знала – каково это – заглядывать в детские глаза и спрашивать: «Ты моя мама?».

Суэри не смогла разочаровать девочек, и, обняв их, согласилась, что она - мама. 

Она назвала их красивыми именами – Тимола и Сахара, впрочем, в тот вечер, когда они увиделись впервые, Суэри будто знала эти имена. И девочки кивнули в знак согласия, как будто их и вправду так звали.

Суэри звала остаться их, но они ушли обратно в трещину мира. 

Через несколько недель девочки освоились и признались, что они уходят, потому что не могут переносить холод. 

Когда действие колдовского отвара заканчивается, Суэри перестаёт их видеть, и будто любовь её заканчивается, и они страшно мёрзнут. 

Поэтому они возвращаются в своё Мёртвое Время. 

Эта обычная, длинноволосая девушка была бы рада давиться этим варевом ежедневно, но стали отказывать почки, суставы ломало, её часами рвало, сознание путалось, руки тряслись, а худоба грозила слизать мясо с тонких костей. 

До следующей субботы Суэри успевала подлечиться и снова колдовала над кипящей кастрюлькой, мучительно пытаясь вспомнить названия девяти компонентов. 

Назваться мамой и предать? Нет, она не  смогла это сделать. Она даже не пыталась и мученически переносила свои страдания ради девочек. 

И если Яруш о чём-то догадывался, то предпочитал не думать об этом. 

Подумаешь, его подружка смотрит на дождь разными взглядами: у одного глаза один взгляд, у другого – другой. Он и не такое видал в жизни.

К сообщению о том, что Суэри стала мамой, он относился скептически. 

Ну, хочется бездетной женщине детей, почему бы нет? 

Главное, что не навязывает это общество другим. 

Если это её фантазии или глюки, то они безобидные. 

Яруш даже купил для девочек раскраски и фломастеры. 

Он когда-то неплохо рисовал и даже мечтал стать художником, но увлёкся рок-н-роллом и сколотил небольшую группу, которую назвал непереводимым английским выражением Time Being Dead. 

Суэри Яруш объяснил, что это такое состояние, когда ты вечно умираешь. Именно умираешь во времени, постоянно умираешь, бесконечно. По его мнению, только в этом состоянии можно было обрести счастье.

Но Суэри его не понимала. 

Для неё счастьем было другое время – время, проведённое с девочками. 

Она даже придумала этому времени  название Time Being Mother и говорила со счастливой улыбкой, что любит, когда девочки раскрашивают африканских животных. 

Любит наблюдать, с какой серьёзностью и тщательностью Сахара раскрашивает бегемота и носорога розовым цветом.

Суэри объяснила, что бегемот – самое злое животное на земле, а носорог плохо видит, и если несётся на противника, то надо притвориться невидимым и застыть на месте, чтобы носорог тебя не заметил.

- Как у нас в Мёртвом Времени, - вымолвила Тимола. – Только нам не надо притворяться, мы рождаемся невидимыми. Нас просто не замечают, потому что не любят.

Яруш одобрительно кивнул, когда Суэри показала цветных жителей африканского континента. 

Он обожал оригинальность и был рад, что Суэри избавилась от стереотипов, что бегемот – серый и носорог – серый, и даже купил ей кукол. Если уж она  придумала себе внутренних детей, пусть играет полноценно.

Но девочки не понимали, как играть с куклами, как такое возможно: говорить за куклу, отождествлять себя с куклой, с неживой, холодной куклой, у которой никогда не закрывались глаза. 

И куклы отправились в коробку. И только домино им полюбилось. 

Но не с точками – они боялись, что всё время будут считать точки, а с детскими рисунками – с арбузами, сливами и ежевикой. 

Они не любили только одну фишку – на которой с одной стороны стёрлась картинка. 

Они жаловались, что эта пустая картинка показывает вещи, которых они боятся, и Суэри всегда забирала эту фишку себе, пока Яруш не наклеил на неё стикер с с розовым нулём, похожем на бомбу, и фишка стала особенной. 

Покуда грибы и травы разлагались в теле Суэри, всё было особенным, и становилось горько, когда возвращалось на свои места всё обычное.

Девочки уходили, и логика реальности уходила вместе с ними. 

Тяжело и мучительно Суэри засыпала, чтобы увидеть один и тот же сон: как она погружается в чёрную, тугую воду и не может пошевелиться, только расширенные от ужаса глаза смотрят в другие глаза – тоже расширенные, только без страха, а какие-то сочувственные, вот-вот готовые заплакать. 

Но лучше бы эти глаза не плакали, эти глаза плачут каменными слезами, и эти слёзы надвигаются на Суэри как глухая могильная плита…

Иногда кошмар каменных слёз приходил вместе с девочками. 

Тогда Тимола жалась к маме и шептала, что лучше они не будут приходить, они всё поймут, им достаточно того, что они любимы, разве есть необходимость в том, чтобы быть рядом с тем, кого любишь? 

А Сахара молчала. 

Её молчание красноречиво говорило о том, что мать должна страдать ради детей. 

Суэри нечего было возразить, и она страдала, не особенно вдумываясь в то, ради чего она страдает. 

Это было, и от этого никуда нельзя было деться. 

Когда прошла сороковая суббота, Суэри, страдая от тяжести в желудке, поняла, что, наверное, она скоро умрёт. 

И вдруг осознала, что Яруш был прав, когда придумал это Time Beeing Dead. 

Быть мёртвым во времени. 

Что может быть лучше этого? 

Ей стало спокойнее, дыхание начало выравниваться, гримаса боли на лице разгладилась, и она начала блуждать в лабиринте снов, но раздался громкий стук в окно. 

Она подскочила, надеясь, что это проделки её воображения, но стук повторился. 

Суэри метнулась к окну: Яруш. 

Намокшие волосы облепили лицо, переминается с ноги на ногу, руки в карманах. 

Суэри показала рукой на входную дверь, и силуэт друга растворился в каплях дождя. 

Мысленно спотыкаясь о вопрос, почему она увидела Яруша так отчётливо – моросящий дождь скрывал детали и не был источником света – Суэри поплелась открывать. 

В каком-то мелодичном, рассыпчатом полусне она наблюдала, как Яруш стягивает мокрую «косуху», армейские ботинки на тяжёлой подошве и дует на озябшие пальцы. 

Суэри принесла ему фен и полотенце. Всё, сон испорчен. Сейчас этого балбеса, который не дружит со временем, надо будет кормить, поить и выслушивать. 

Суэри принесла ему махровый халат и поставила разогревать на плиту борщ, котлеты и капусту. 

Когда запах еды заполнил кухню, она почувствовала, что и сама сильно проголодалась. 

Она всегда готовила много еды, ей казалось, что эта тяжёлая, земная пища поможет девочкам обрести формы, но они ели мало, жалуясь на то, что их тошнит от борща и котлет. 

Зато Яруш не жаловался. 

Он любил вкусно поесть. А борщ он любил даже больше, чем Джима Моррисона. 

В халате он выглядел смешным и тощим, похожим на желторотого птенца. Длинные пшеничные волосы делали его похожим на девочку. 

Ухмыляясь, он уселся на своё законное место.

Продолжение Глава 2