Начало Часть 5

Я уехала из милиции под утро совершенно разбитая. Я очень устала и хотела только спать. Дом показался мне раем Господним. Деньги были на месте. Но, возможно, в квартире ещё будет произведён обыск. Полночи я зашивала пузо огромного серого бегемота, подаренного мне Славой на какой-то незначительный праздник, спрятав в него доллары. Может, и глупое прибежище для денег, но в ту ночь фантазия моя работала отвратительно.

Впрочем, обыск, который чуть позже был произведён в моей квартире, был скорее формальностью. Робкий милиционер в моём присутствии, всякий раз спрашивая у меня разрешения, можно ли осмотреть этот ящик или тот, скучал, разглядывая моё имущество. 

Представляю, сколько он его насмотрелся. Я готовила ему кофе и кормила блинчиками с изюмом. Все документы Слава хранил в сейфе на работе.

Ко мне часто приезжал следователь Брусникин, которому поручили вести это дело. В основном, для составления психологического портрета преступницы, как он утверждал. Я не помогала ему, но и не опровергала его идеи. Счёт на моё имя «заморозили». 

Я проводила дни, занимаясь Славиными магазинами, проверяя какие-то накладные, счета, ездила в банки, и всё это было очень утомительно для меня, пока я не оформила доверенность на финансового директора.

От следователя я узнала, что рассказ Алексеевой об убийствах не оставил сомнений в её правоте. 

Ещё бы! 

Я сама ведь рассказала ей об этом в мельчайших подробностях. Чтобы никому не усложнять жизнь, ей поверили. В очередной раз в глазах общества я выглядела невинной жертвой, этакой овцой. 

И я понимала, что этот образ мне порядком надоел. Но я не пришла в милицию и не сказала: «Алексеева всё врёт. Это сделала я». 

О Машке я думала постоянно. 

Без ненависти. 

С тоской, когда получаешь извещение, что твой самый близкий человек пропал без вести. 

Сидя в кресле – качалке на даче и созерцая августовское небо в ярких, холодных звёздах, я задавала себе один и тот же вопрос: почему она призналась во всём? 

Могла бы оставить всё, как есть. Слава и свидетели мертвы. И никто бы не узнал о готовящемся побеге. 

Я бы сняла со счёта деньги, и мы бы с Машкой жили безбедно, съездили бы в эту её чёртову Турцию, хотя я бы отвела душу в Праге. Купили бы шмоток. Что ей не хватало? Я не верила в то, что она безумно влюбилась в моего мужа. Если это и так, то я сама бы благословила этот брак. У меня бы только дачу не забирали…

Я качалась и думала, думала, думала… И чувствовала, что

I cannot ride
I cannot hide…

Но кто думал, что я смогу и то, и другое. 

Убийства не терзали мою совесть. Я не считала, да и сейчас не считаю, что я поступила безнравственно или как-то беззаконно, или некультурно. Это произошло потому, что должно было произойти. И кто-то должен был стать убийцей. 

Но убийцей я себя не чувствовала. 

Мне было очень одиноко и, чтобы не впасть в полную бездну отчаяния, я внушала себе, что состояние одиночества – это высшее благо, какое только человек может себе представить. Частично мне это удалось.

Я никого не приглашала в свою жизнь, но, оказывается, до меня было кому-то дело. 

Дынчик приносил мне грибы и не брал за услуги деньги; матушка Ирина взяла себе в обязанность навещать меня до обеда. Почти каждый день она приносила мне пирожки с капустой или сдобные булочки, посыпанные маком, и я себя чувствовала так, как будто у меня руки росли не из того места.

Я жарила грибы, накрывала себе на террасе второго этажа, не брезгуя ни изысканностью, ни хрустальной посудой, наливая себе самогону и предаваясь чревоугодию. 

Да, я – всю жизнь презиравшая тех, кто выпивает, начала пить.

Я не топила в алкоголе свои печали. 

Он нужен мне был, чтобы острее ощущать Меркюри – единственного человека, который меня никогда не предавал. Тот факт, что мы не были знакомы даже случайно, никак не влиял на эту любовь. 

Я пила, а он пел. 

Пел о любви, о которой я в общем-то не имела никакого понятия. 

Он пел о том, что душа раскрашена как крылья бабочки и о том, что капля воды в пустыне - это чудо. 

Я слушала его и соглашалась со всем, что он мне внушал.

Но потом меня обуревал страх: мне казалось, что созданные им образы возвращаются к нему, а я остаюсь в темноте, чтобы бродить в ней до скончания века. Протрезвев, я теряла связь с этой музыкой, и это было очень больно…

Два раза ко мне приезжал Айвасед. 

Шокированный тем, что безвредная на вид Алексеева оказалась убийцей, а не тупой блондинкой, как он её воспринимал, владелец «Сафари» топтался возле крыльца, как большой и глупый слон. 

Сзади топтались такие же два головореза, только не такие умные, как Вадим Петрович. 

Я слушала его с накипающей злостью, едва не скрипя зубами. Мне было неприятно слушать, как восхищение умом и профессионализмом достаётся не мне, а моей лучшей подруге.

Слушала я его не долго. Мне не понравились его охранники, которые курили и плевали на моём участке. Я послала их к чёртовой матери.

В другой раз Айвасед прибыл один. 

Привёз шампанское, шашлык, фрукты и в задушевной беседе предложил мне стать его женой! Признаюсь, он не просто удивил меня. Он заставил меня на несколько минут потерять дар речи.

Пока в одном огромном котле я переваривала спиртное, мясо и его предложение, он говорил мне уж совсем бессмысленный бред о том, что он якобы давно и безнадёжно любит меня, и что я могу ничего сейчас не отвечать. Он великодушен и даёт время на раздумье, а так, скажем, через недельку, он приедет за моим положительным решением.

Когда он явился в третий раз, чтобы начать приготовления к свадьбе, я посмотрела на него совсем другими глазами. Даже его полнота показалась мне симпатичной. 

Видимо, чтобы сразить меня окончательно, он с видом знатока, повторяя мелодию музыки пальцем, спросил:

- Если не ошибаюсь, это Play The Game? 

Я должна была, по-видимому, округлить до невозможности глаза, схватиться за сердце и признаться, что он сразил меня своим знанием Меркюри, но сверху на магнитофоне лежала коробка от диска с названием этого альбома.

Прочитать название и рискнуть – в этом был он весь. 

Но мне понравилось. 

Я не ответила на его вопрос, а задала другой: где это он так красиво научился говорить по-английски? Айвасед, не смутившись, соврал, что английский язык он начал изучать, чтобы произвести на меня впечатление. 

Конечно, он врал; но я делала вид, что верю каждому его слову. 

Однако выйти за него замуж так скоротечно я отказалась. Что не помешало мне провести с ним ночь. В постели Вадим Петрович пыхтел и кряхтел, как Винни-Пух, взбирающийся на дерево за мёдом, и у меня чуть не случилась истерика от смеха, когда он предложил сыграть в «паровозик».

Мы стали встречаться. 

Раза два в неделю я приезжала в город и зависала в его клубе, точь-в-точь как сигаретный дым зависает в непроветриваемой комнате. 

Когда я напивалась достаточно, но всё ещё могла стоять на ногах, Вадик отвозил меня ко мне на квартиру и дальше всё было так скучно, что я всегда жалела, что плохо напилась.

У той случайной попутчицы, с которой я познакомилась в электричке, я заказала длинное белое платье, и добрая женщина быстро связала мне его крючком. 

Я рисовала под глазами чёрные тени, отдалённо напоминающие синяки, красила губы чёрной помадой и, как призрак, являлась в таком виде в ночной клуб к любимому.

Айвасед, сочтя, что в изучении чужеродного языка он достаточно продвинулся, стал называть меня «мой любимый кошмарик». 

Обращение мне нравилось, но оно не пробудило во мне ответной нежности. 
Хорошо развитым чувством я понимала, что Айвасед – это не очень искусная «подстава», ведь денежки с дачи пропали. Может, они сгорели. А, может, и не сгорели. Всякое с денежками приключиться может. Хотя, сумма не была огромной. Но, может, это были деньги Айваседа?

Я захотела, чтобы мы перестали упоминать в наших чувственных беседах Алексееву. 

Часто в клубе ко мне подходили незнакомые, бандитского вида «мальчики», гнули почему-то пальцы, хотя я их об этом не просила, или перекидывали брелок слева направо и спрашивали, где моя подруга. 

Если я молча не игнорировала этот больной вопрос, то с большим облегчением срывалась и орала громче ди-джея. Вскоре меня стали обходить стороной.

Я предполагала прожить на даче до конца сентября. Ночью и особенно по утрам я сильно мёрзла, и камин не выключался даже днём. Я перепутала день и ночь. 

Или они перепутали меня? После полудня, когда осеннее тепло становилось особенно томительным, я наконец-то расслаблялась и засыпала в своей постели под двумя толстыми одеялами, не снимая тёплых брюк и свитера. 

Кровать я расположила таким образом, чтобы она купалась в луже солнечного света. 

На закате, когда тепло уходило, я просыпалась и с тоской думала о том, что впереди меня ждёт бессловесная ночь на пару с холодом.

Я съехала раньше, чем планировала. 

Тот день вообще был неудачным. Накануне, чтобы немного встряхнуться, городским автобусом я посетила место, где зарыла нож, пистолет и одежду. Я раскопала вещи, удивляясь, что в пистолете оставались патроны, а от Машкиной кофточки всё ещё неуловимо пахло её любимыми духами. 

Наверное, мне надо было зарыть всё это обратно, я так и сделала, но вот пистолет оставила себе в качестве сувенира, а то жизнь моя проходит, а у меня ничего нет, кроме воспоминаний, да и те не лучшего качества. 

Что скрывать, меня тянуло к оружию. 

Тянуло сильнее, чем к Айваседу и деньгам. Оно знало, что такое жизнь и что такое смерть, а Айвасед трясся за свою толстую задницу и никуда не ездил без телохранителей.

Вернувшись на дачу, я весь вечер просидела в кресле качалке, слушая Меркюри и целясь в воображаемых противников. Конечно, я приставляла дуло к виску, но это выглядело как-то буднично, как если бы я мазала лицо кремом. 

Приставлять пистолет к затылку было неудобно, но приятно, и требовало присутствия постороннего. Много бы я отдала за то, чтобы кто-то приставил мне холодное дуло к затылку и, дав мне пять минут на удовольствие, затем спустил бы курок.

Ближе к закату я вышла, чтобы купить хлеба и колбасы к завтраку. Отоварившись, по возвращении домой я встретила Дынчика. Мальчик, не здороваясь, пронзительно посмотрел в мои отупевшие глаза и прямо спросил:

- Тётя Таня, это правда, что ваш муж – бандит? 

Я не стала ему врать. 

Хотя бы в память о наших прошлых культурных отношениях. 

Он развернулся и убежал от меня, как от чумы. 

На следующее утро я собрала вещи и уехала навсегда в город. 

Наискосок от меня сидели две молодые женщины с детьми. Девочкам было лет пять и восемь. Они играли в смешную игру. Загадывали слово, называли его «оно» и описывали его, чуть касаясь его прямого значения.

Меня позабавило такое «оно»: туда ходят все люди. Они часто приносят с собой еду, но эту еду никто не ест. Это оказалось кладбище. Я подглядела небольшой кусок чужой жизни. В ней присутствовали дети, болезни, обиды, амбиции и упущенные возможности. 

Рассматривая эту четвёрку, я подумала, а что будет, если я сейчас расстреляю их из пистолета: этих толстых мамаш и их дочек. Наверняка, меня снимут с электрички и будут долго бить в «ментовке», и будут дознаваться, зачем я убила этих людей. А я буду думать наравне с психологами. Может быть, потому что мне нечего терять? 

Всё дорогое, что могло случиться в моей жизни, потеряло свою ценность, когда из квартиры моего детства высунулась кокетливая женская рука в красной перчатке, а затем шляпка, надвинутая на лицо. 

Эта женщина невольно оказалась причиной излома всей моей жизни. Интересно, где она теперь? Попросить, что ли, Брусникина, чтобы он её разыскал? У него лицо человеческое. И сразу видно, что бандитов он недолюбливает.

Вечером, надев кружевное призрачное одеяние и щедро умаслив кожу под глазами чёрными тенями, я появилась в «Сафари». 

Вадик занимался важным делом, как мне сказал администратор, но мне было наплевать, чем он там занимается. Пистолет я прихватила с собой. Он лежал в моей сумочке вместо косметички и просил жизни. 

Нет, я не собиралась расстреливать бездельников, упивающихся дорогими коктейлями и не пропускающими ни одной стройной красотки. Для этого в магазине имелось слишком мало патронов.

Да и убивать просто так, без всякой цели – всё-таки это не моё. Я опять напилась до того, что перестала различать подробности лиц, и мне это нравилось. Реальность сгладилась и оказалась даже привлекательной, потому что замедлилась. Вот тогда-то я решилась рассказать Брусникину всю правду о себе.

Со служебного телефона я позвонила в прокуратуру и настояла на встрече. 
Брусникин сказал, что сам приедет в этот притон. Я нервно ждала его в кабинете Айваседа, попивая виски со льдом. 

И вот он вошёл: аккуратный, при галстуке и очках, с обручальным кольцом. Я подняла ему навстречу бокал и сказала: 

- Выпустите Алексееву. Это я убила Славу, Шатрова и тех троих дебилов с дачи.
Брусникин кашлянул и не поверил. Тогда я стала кричать на него, что он тупой, и что Алексеева тоже тупая, и что это Я (!) была тем киллером, про которого сказали, что он «профессионал». 

Следователь слушал меня отстранённо, как будто я пересказывала увлёкший меня триллер.

Когда я перестала себя расхваливать, Брусникин снял очки, протёр их тряпочкой с зазубренными краями и выдал: 

- Я прекрасно понимаю ваше состояние, Татьяна Анатольевна, но, может быть, вам лучше обратиться к психиатру?

Я задохнулась от возмущения работой наших правоохранительных органов. 

Кинув на стол свою сумочку, я закричала:

- Здесь лежит пистолет, из которого я стреляла! Можете в этом убедиться!

- Я не привык рыться в женских сумочках, - прикинулся кавалером Брусникин. 

Голос его звучал безлико. Он щурил глаза и выглядел устало. 

Я вскочила и вытряхнула содержимое сумочки на стол. Из неё вылетели ключи, салфетки, дисконтные карты, зеркальце, две помады и блокнот. Брусникин смотрел на меня с сочувствием…

- Но здесь лежал пистолет! – упавшим голосом сообщила я. – Его вытащили! Здесь же одно ворьё работает!

Вошёл Айвасед, и через пару минут он уже был в курсе происходящего. 

Он что-то задушевно шептал оперу в ухо, и оба косились на меня, как два подонка, замышляющих недоброе. Брусникин пожелал мне спокойной ночи и уехал. Айвасед присел ко мне на диван и, перебирая мои длинные русалочьи, как он выражался, волосы, начал меня утешать:

- Танюша, кошмарик мой нежный, ну нельзя на весь свет кричать об убийствах и о пистолетах. Ты же такая впечатлительная! Ты это придумала, и я ценю твоё самопожертвование, но кому от этого будет легче?

- В твоём клубе работает одно ворьё, - жёстко сказала я, подавляя в себе желание ударить эту жирную скотину под яйца. 

- Ворьё, ворьё, - согласился Вадик. – Что поделаешь!

Он отвёз меня к себе и полночи убеждал в моей уникальности, в перерывах между засидками возле его голубого унитаза…

Прошла и эта ночь, и следующая. 

Были ещё ночи…

У меня началась депрессия. Вадик пичкал меня антидепрессантами и уговаривал уехать на Юг, к морю. Следствие по делу Алексеевой шло как-то вяло. 

В середине декабря ко мне приехал Брусникин с новостью: Мария жаждет видеть меня. 

Я попросила передать, что видеть Марию я не желаю.

На этот момент я практически переехала к Вадику. Он, наконец, подал заявление в ЗАГС, я не протестовала. Пистолет исчез бесследно… Этот злосчастный пистолет стал для меня роковым сочетанием карт, который планомерно и с чувством сводил меня с ума. 

Айвасед не уставал убеждать меня в том, что у меня паранойя, что я выдумала пистолет, чтобы спасти подругу, что я несчастная девочка, которой не повезло в жизни, и что он присмотрел мне пушистую шубку из енота, и что от меня требуется самая малость: прийти в себя и проехаться в салон, а не то шубку съест моль…

- Где пистолет, сволочь? – спрашивала я, едва переводя дыхание, так сильно билось у меня сердце, воображая, что застала его врасплох. 

Вадик прикладывал свою потную ладонь к моему лбу и участливо интересовался гадким голосом: 

- Танечка, ну где ты опять видишь сволочь, где? 

Он ждал, когда же я наконец ткну пальцем в угол и скажу, что именно там прикорнула сволочь, которая украла у меня пистолет.

Когда разморозили мой столичный счёт, я начала готовить последний акт пьесы, в которую я, если честно, наигралась по самые уши.

Я устала играть в этот безумный театр, изображая, как я скатываюсь в пропасть пьянства и безумия. Это было нетрудно: изображать выходки пьяной женщины, чему-то я должна была научиться у своей матери. 

«Напивалась» я всегда на полу. Одну стопку я выпивала реально, после чего начинала ползать по ковру и материться. Ползая, я сплёвывала спиртное в недоступные взору простого смертного углы. В «Сафари» было намного легче. 
Барменша – «моя девочка» - наливала мне вместо коктейлей воду или сок. 

Я своими ушами слышала, как мой будущий супруг хвалился по телефону своим гениально разработанным планом: после женитьбы он объявит меня шизофреничкой и оформит надо мной опекунство. Дальше я буду носить грязный и не по размеру боль-шой халат в нашем местном ПНИ №5, а Вадим Петрович станет владельцем моего нескромного имущества.

Я играла. 

Большое удовольствие доставляло мне видеть, как будущий супруг расцветает от моей нестандартной выходки, обязательно зафиксированной на видео. Я посоветовалась с адвокатом, и мы тщательно отработали ту предельную допустимость, которая отгородила бы меня от неприятного диагноза.

Мне очень повезло с адвокатом. 

Я не скупилась, и поэтому могла полностью доверить ему продажу квартиры, дачи, бизнеса и оформление загранпаспорта. 

Я собиралась провести новогодние праздники в этой чёртовой Турции. Мне захотелось посмотреть, как цветут гранаты.

17-го декабря мне позвонил адвокат и сообщил, что 21-го я могу улететь. Вот я и взялась за упаковку вещей. Но аккуратно упакованные чемоданы так и остались стоять в моей спальне. 

Я подумала, что некоторые вещи вызовут у меня ностальгию и отказалась от всего, взяв полный минимум: пару белья, зубную щётку, крем для загара, две футболки, платье и блокнот с ручкой. Всё это я купила в дешёвом супермаркете.

Вадику я наврала, что хочу побыть одна и что мне надо сделать генеральную уборку в моей квартире. Он сказал, что заедет за мной завтра в два. Я согласилась. Мой самолёт вылетал в шесть часов утра.

Когда я стояла в очереди, чтобы оформить билет и багаж, и уже видела себя едущей на автобусе по сиренево – серой дороге, обсаженной гранатовыми деревьями, ко мне подошёл следователь Брусникин и тронул меня за локоть. 

Я не удивилась. Не было та-кого случая, чтобы прошлое отпустило легко, без прощального удара по почкам.

- Что вы хотите? – спросила я, подавая свой билет и паспорт пожилой регистраторше. 

Брусникин потёр усталые глаза:

- Собственно, я хочу спать. - Он улыбнулся. – Ваша подруга хотела вас видеть, чтобы сказать что-то важное.

- Настолько важное, что вы посреди ночи приехали в аэропорт?

- Наверное, - ответил он, протирая очки. – Я подожду вас в кафе наверху. 
Брусникин пил эспрессо. 

- Вам тоже? – он похлопал свой стаканчик поверху. 

Я кивнула. Он принёс мне кофе и, усевшись напротив меня, спросил:

- Так вы поедете на встречу?

- Я улетаю через два часа. 

Я сделала глоток. 

- Но вы вернётесь… когда-нибудь.

- Тогда и поговорю.

- Но на самом деле, вы не собираетесь возвращаться, ведь так, Татьяна Анатольевна?

- Не собираюсь, - согласилась я. 

- Маша очень хотела сказать вам…

- Поймите, я не могу сейчас её видеть. Просто не могу, - перебила я его. – Потом, когда-нибудь, может быть. А сейчас я хочу побыть одна. 

- Но, возможно, для неё ваш разговор имеет значение? Представьте, что она чувствует, - продолжал добивать меня Брусникин. 

- А что вы об этом так печётесь? Мария Алексеева вскружила вам голову? - насторожилась я.

- Мне жаль её по-человечески. 

Я поморщилась. Иногда так удобно быть тупой и привлекательной блондинкой: их всегда жалеют и какой-то особенной жалостью. Окажись я на её месте, едва ли посторонний человек помчался бы ради меня ночью в неизвестность.

- Ничем не могу помочь, - отрезала я. – Я всё вам сказала, даже то, что не хотела. Что я могу от неё услышать? Слёзы, сопли и прощение? А оно мне надо? Я её простила, слёзы её не раз видела, соскучиться не успела.

- Жестоко, - констатировал следователь.

- Согласна, - кивнула я. – Вы Маше передайте, что я её люблю по-прежнему и что она была для меня лучшей подругой. И всегда будет. 

- К сожалению, передать не получится, - безразличным голосом отозвался Брусникин.

- Не хотите? 

- Не кому передавать, - он снял очки и потёр переносицу. – Вчера вечером Мария Алексеева повесилась в своей камере. 

Я забыла про эспрессо:

- Вы врёте!

- Зачем мне врать? 

Он впился в меня глазами.

- Эмоции хотите из меня выжать, - низким и злым голосом ответила я.

- Ничего я не хотел. Просто… люблю маленькие психологические эксперименты.

- И как?

- Я думал, что вы не улетите. Ошибся.

- Мы все ошибаемся, - поддержала я его. – А вообще это на Марию совсем не похоже. Никто бы не поверил, что она способна покончить с собой.

Разговор исчерпался. Объявили мой рейс. Я сухо сказала Брусникину «прощайте». 

Когда я поднималась по трапу, то почувствовала, как моё сердце перестало биться, и кровь внутри меня свернулась в твёрдые, тяжёлые шарики. Что не помешало мне за-нять место возле иллюминатора.

В самолёте мне приснился сон: будто мы терпим крушение. 

Самолёт объят огнём, слышны визги, крики, паника всеобщая. 

И в этот хаос в форме стюардессы входит Мария Алексеева с букетом цветов в руках и, кокетливо поправив золотистые волосы, падающие на её нежную шею, глупым и счастливым голосом сообщает:

- Уважаемые пассажиры. Всего этого нет. Нет пожара. Нет цветов. Нет падения. Нет смерти. И вас всех тоже нет. 

Но Машку никто не слышит. 

А она идёт сквозь кишащий беснующимися пассажирами салон, берёт меня за руку и говорит только мне:

- Если ты любила меня, тогда почему произошла эта катастрофа?

Я хотела ей ответить, но сон оборвался. 

Вокруг меня тщательно прожёвывался завтрак. Мне тоже принесли «континентальный» набор. И я даже его съела.

В тот день, когда я в подъезде облизывала мороженое, я мечтала о том, что когда-нибудь я рожу ребёнка. 

Дочь. 

И мы будем вместе шить платья её куклам и клеить из бумаги картонный домик. 

Эта мечта осталась на лестничной площадке, когда рука в красной перчатке появилась в проёме дверей моей квартиры.

Я не ожидала, что убийство окажется таким невыносимым действием. 

Я почувствовала, что только что убила человека. 

Я не нажимала на курок, не подсыпала отраву в чай. 

Я просто убила человека бездействием… 

А ведь первое, что я услышала у Меркюри, было:

Mama, just killed a man.
Put a gun against his head,
Pulled my trigger, now he’s dead…

(Мама, я только что убил человека.
Приставил пистолет к его голове,
Нажал на курок, и теперь он мёртв…)

2005 - 2009 - 2012 - 2015 - 2023