Mario Argento

ПРОЛОГ

Иришка, задрав голову, рассматривала странные полустёртые буквы, выбитые над тёмной дощатой дверью. Частично буквы были знакомы: A, O, U. Ещё, кажется, она знала эту строгую букву, похожую на ровный забор, и, если оставить в заборе три доски, а всё остальные отодрать, точно это будет она – M. 

А вот другие буквы её смущали. 

Самая первая, заглавная, изогнутая, как змея, пыталась проглотить следующую буковку, у которой был тонкий стебелёк с мячиком на том месте, где обычный цветок имеет бутончик. 

Иришка одёрнула синий сарафан, на котором впереди был вышит мамой дерзкий петух с ярким хвостом, поправила шапочку и стала «читать» дальше. 

А дальше она увидела ещё одну знакомую букву – C. Буква была похожа на ухо обезьянки. 

И когда четвёртая буква предстала перед девочкой этаким телеграфным столбом с оборванными проводами, надпись сложилась перед ней в осмысленную картинку:

Итак, грозная змея хочет скушать маленький розовый цветочек, рыжая обезьянка забралась на столб и корчит оттуда рожи колобку с хвостиком, а над колобком развернулась радуга, а колобок грозит ещё одной змейке, которая хочет слопать ещё один аленький цветочек, а на другом телеграфном столбе высоко примостилась синяя птица с пышным хвостом, и вся эта история просматривается сквозь дыру в заборе!

Довольная тем, что одолела незнакомые слова, Иришка запрыгала на одной ножке и захлопала в ладоши. 

Потом она отошла, чтобы впитать восторженным взглядом всё это белое строение, не похожее на обычный дом, с пузатой, как самовар, крышей, выкрашенной в золотой цвет. 

– Что ты здесь делаешь, девочка? –– услышала она за спиной скрипучий старческий голос.

– Я жду папу! – Важно ответила девочка, пряча за спину грязные руки, и только потом внимательно оглядывая невесть откуда взявшегося собеседника. 

Перед Иришкой, опираясь на палку, стоял сгорбленный седой старец в чёрной шапочке, из-под которой виднелись концы посеребрённых временем волос. Одет он был в длинную одежду до самой земли. Иришка видела похожего дедушку в фильме.

– А что у тебя в руках? –– спросил старец требовательно, но глаза у него оставались ласковыми.

– Я платочек где-то потеряла! – Иришка неохотно протянула вымазанные в известь ладони. 

– Я домик гладила, – предупредила она неизбежный вопрос и улыбнулась.

– Этот домик называется храм божий, - назидательно произнёс старец.

– А разве бог живёт не на небе? – удивилась Иришка. 

Старец лукаво улыбнулся и опёрся о свою палку.

– Бог живёт на небе, а когда он спускается на землю, он отдыхает в особых домах. Они называются церкви, храмы и монастыри.

Иришка прищурилась и прошептала:

– А бог сейчас здесь, в этом белом домике? И почему он не выходит? 

Старец погладил её по голове и ничего не ответил.

– А, я поняла! – Догадалась Иришка. – Это всё из-за тех букв, что написаны над дверью!

– А что там написано? – полюбопытствовал старец.

– Там написано, что на волшебную страну напали страшные змеи, и царица – волшебная птица забралась на телеграфный столб вместе со своим верным слугой обезьянкой. Они послали телеграмму, и на помощь прикатился колобок, но он по дороге сломал себе ногу, и большая змея съела алую розу! – выпалила Иришка, раскрасневшись.

– Что ты такое лепечешь, неразумное дитя! – покачал головой святой старец. – Это латынь. Ты знаешь, что такое латынь?

Иришка, насупившись, молчала и разглядывала своего вышитого петуха.

– Латынь – это язык. Вот ты говоришь на каком языке?

– На моём, - Уверенно проговорила Иришка.

– Нет, – озадачил её собеседник, – ты говоришь на языке русском, а написано над дверью по латыни: sic transit Gloria mundi – так проходит мирская слава.

– Слава проходит! – засмеялась Иришка. – Слава – мирской, а не мирская!

Святой старец не успел ничего ответить, так как на тропинке показалась большая, словно вытесанная из тяжёлого дуба, фигура огромного мужчины.

Глаза его смотрели хмуро, шагал он уверенно и размашисто. Чем ближе подходил человек, тем шире становилась Иришкина улыбка.

– Папа! – Радостно закричала она. – А я умею читать на латыни!

Подойдя вплотную, мужчина, как пёрышко, поднял девочку с земли, и, будто святого старца вовсе и не было рядом, зашагал прочь. 

Иришка, выглядывая из-за папиного плеча, показала старцу язык.

Священник только покачал головой.

- 1 -

Иришке скучно. 

Она качается на скрипучих верёвочных качелях, привязанных к толстой ветке абрикосового дерева и придумывает песенку о скуке. Музыка и слова никак не могут найти друг друга, и Иришка это чувствует.

- Мне ск-уууу-чн-ааа-а! - Иришка растягивает слова, как тугую резинку 
рогатки, представляя, что, когда она выстрелит, то слова пробьют окошко дома, где сидит под замком не сложенная песенка. И тогда освобождённые нотки придут к своему освободителю. Иришка пропоёт их, и вдвоём они победят эту противную скуку.

На зависть мастерам искусства стрельбы по банкам она девять из десяти выбивает не с пятнадцати, а с двадцати шагов, а вот слова, как надо, растянуть не умеет. 

Сейчас середина лета. 

В садах уже полно зрелых яблок и всякой другой вкуснятины. Но посёлок опустел. 

Ближайшие друзья уехали с родителями в какие-то дальние страны, а в детском саду сидят измазанные краской тёти, и маленький смешной усатый начальник объясняет, что им нужно делать. 

Вот о чём хочет спеть Иришка, но у неё получается совсем не так, как в настоящей песне. Не хватает красивых слов. Но она очень любит петь, и эта неудача её ничуть не удручает. 

Когда мама уезжает в город сдавать отчёт, Иришка забирается на старую водонапорную башню, лежащую на боку, и даёт концерт. 

Она надевает мамину праздничную юбку с крупными красными розами, из которой выходит отличное концертное платье. К длинному платью очень хорошо подходят коралловые  бусы в два ряда. Это всё, что нужно настоящей певице для выступления на большой сцене. 

Ах нет, на голову, конечно же, нужна кружевная накидка, которой мама убирает подушки в спальне «для красоты». Иришка искренне не понимает, зачем подушкам красота, они ведь не участвуют в представлении. 

Мамино обещание запереть её в доме на ключ, если она ещё раз даст концерт на башне, не может остановить актрису от выполнения своего долга, так считает  Иришка. И влезает на башню, чтобы спеть весь свой любимый репертуар любимой певицы Аллы Пугачёвой: «Миллион Алых Роз». 

Проигрывателя дома у них не было, поэтому разучивала она свой репертуар, приезжая с мамой в гости к её подруге Любе. Пока взрослые часами вели беседы на кухне, Иришка ставила пластинку с «розами» и слушала любимую песню, стараясь дышать как можно реже.

Выступая на прогретом железе башни со своей эстрадной программой, Иришка выбражает со знанием дела. Небольшая скалочка, выпрошенная у мамы, служит Иришке микрофоном. А левая рука передаёт переполняющие её чувства: прижатая к груди пухлая ладошка, как в стаканчик собирает тёплые капельки дождя – удары её сердца.

Когда стаканчик наполняется, Иришка отрывает руку от сердца и разбрасывает росу своей душевности на высокую, густую траву, на раскидистый пыльный репейник, на козу, что пасётся возле кустов акации, на металлическую сетку забора, в котором стараниями Иришки и её самых близких друзей есть незаметный для взрослого взгляда лаз, надёжно укрытый зарослями полыни.

Дождик льётся и на краснеющий вдалеке вишнёвый сад, и на немногих прохожих, спешащих по делам. Каждый из прохожих обязательно остановится и постоит немного перед высоким заграждением. Кто-то рассмеётся, кто-то смахнёт слезу, а старушки, которые всегда ходят, опираясь на клюку, обязательно сунут то пирожок с вишней, то медовую коврижку.

Конечно, Иришка поёт не за еду, но от сладостей не отказывается. Последний месяц мама не выпекает ни яблочные пироги, ни шанежки. Иришка уже взрослая и понимает, что маме нельзя подолгу стоять в душной кухне возле раскалённой духовки: мама ждёт сестричку.

В том, что у мамы родится именно сестричка Юленька, Иришка ничуть не сомневается. На попытки взрослых потревожить её воображение картинкой о том, что у мамы может родиться братик, Иришка обижается: выпячивает нижнюю губу и смотрит исподлобья. 

Вот братик точно ей не нужен!

Она «заказала» сестричку, а мальчишек в жизни ей и так хватает. Их столько много, что Иришка иногда устаёт ими командовать и прячется на чердаке дома, обозревая с высоты утопающие в зелени дома.

А если следом за Иришкой на крышу забирается Кузя – крупный чёрный кот с рваным ухом и белым пятном на грудке, Иришка сажает его к себе на коленки, утыкается носом в его пропахшую полынной пылью шерсть, блаженно закрывает глаза и сидит так до тех пор, пока на край лестницы не присядет любопытный воробушек. 

Почуяв воробушка, Кузя волнуется, вытягивается в струнку, точно как резинка на рогатке и рвётся на охоту. Иришка громко ахает, чтобы спугнуть воробушка, и выговаривает Кузе:

- Кузя! Я же тебе утром давала колбасу, а после ужина дам котлетку. Нельзя ловить птичек! Они такие… такие… 

Иришка запинается и не может подобрать нужное слово.

Она боготворит птичек, потому что они летают. Она уверена – и разубедить её нельзя – что каждая птичка – это живой кусочек Бога. 

Папа смеётся над Иришкой: он говорит, что Бога – нет.

А мама говорит, что Бог – один, и что он живёт на небе.

Но Иришка не верит ни папе, ни маме. 

Папе она отвечает так: если бы Бога не было, то она давно бы уже свалилась с «тарзанки», или с крыши соседского гаража, или… ну, не важно. Перед всяким рискованным предприятием Иришка мысленно просит: «Господи, помоги!», и у неё всё получается. 

А маме она отвечает, что если бы Бог жил на небе, то его нашли бы космонавты. 

Иришка с папой однажды смотрели по телевизору передачу про космос, и в передаче никто не сказал, что на небе живёт Бог. 

Значит, Бог – в птичках.

Папу Иришка любит больше, чем маму. 

Папа большой и квадратный, как шифоньер, и знает всё - всё. Пока садик не закрыли на ремонт, Иришка каждое утро приезжала туда на папиной шее, воображая, что он – ручной и добрый слон.

Детишки, которых папы или мамы вели за руки, провожали её завистливыми взглядами, и она купалась в этих взглядах, как в ласковых волнах южного моря. 

С папой Иришка отгадывает кроссворды в журнале «Наука и жизнь». Она придумывает слова, если известны две или три буквы и слово маленькое, и осыпает папу своими «придумками», а папа сортирует её «придумки», и Иришка чётко запоминает – какие слова существуют, какие – нет, и что слова означают.

Иришке шесть лет, и осенью она пойдёт в первый класс. 

Тетрадки, карандаши, альбомы, краски, ручки, линейки и пенал ей купили ещё в мае. Иришка резонно рассудила: перед школой маме будет трудно ехать с большим животом на электричке в город, и вообще: готовиться к любому важному событию нужно заранее.

Прекрасным воскресным утром Иришка приволокла в родительскую спальню старый белый чемодан, раскрыла его, упёрла кулачки в бока и стала возмущаться:

- Вы что лежите? У вас скоро ребёнок родится! Вы его во что думаете заворачивать? У ребёнка нет ни распашонок, ни пелёнок, ни чепчиков, ни ползунков, - загибая пальчики, Иришка с огромным удовольствием проговаривает эти особенные слова и ей кажется, что они пахнут размоченным в молоке печеньем.

Мама с папой долго смеялись, потом мама серьёзно сказала Иришке:

- Как только я пойду в декрет, мы сразу же поедем в город за пелёнками.

Иришка вздыхает. 

Мама не раз объясняла ей, что малышу нельзя заранее покупать «приданое», но Иришка так и не поняла: почему нельзя? Мамино объяснение ей не нравится: как это родители не знают, кого они родят? Ведь мама не раз говорила Иришке о том, что когда она носила Иришку, то точно знала, что у неё родится Иришка! 

За завтраком ей говорят, что для младенца, которого ждут, можно покупать кроватку, ванночку, игрушки. А одёжки у мальчика должны быть голубые, а у девочки – розовые! 

- Это кто-то очень глупый придумал, - рассуждает девочка, по очереди рассматривая родителей. 

Папа читает книгу без переплёта, с затёртым самолётом на обложке, а мама собирает ему большую сумку с продуктами – папа целую неделю будет ремонтировать пионерский лагерь.

Грустно, конечно, что папы так долго не будет, но зато Иришка соскучится по нему сильно – сильно и будет считать дни в ожидании встречи, зачёркивая цифры в маленьком блокнотике, который ей подарил папа.

Ложкой Иришка рисует в тарелке с кашей круги. 

Манную кашу она терпеть не может, но раз в неделю – в воскресенье – она мужественно её съедает. Чтобы «манку» не скучно было есть, Иришка требует, чтобы мама накладывала ей кашу в особую тарелку: глубокую, с оплывшей золотой каймой и нарисованным посредине котом. 

Кот одет в синюю рубаху, фуражку и сапоги. В лапах у него гармошка. Этот кот, которого папа называет «коробейник», придаёт завтраку смысл: Иришка должна спасти его от манной каши, которая густой, тяжёлой и горячей массой скрывает его на дне тарелки.

А чтобы спасти котика, надо съесть кашу… Кажется, что всё очень просто.

В другие дни Иришка, дождавшись, когда мама уйдёт на работу, выносит тарелку с ненавистной кашей на крыльцо, ставит её в траву и негромко свистит. Из кустов сирени торопливо выбегает небольшая мохнатая дворняга с вислыми ушами и лохматым, приветливым хвостом. Это Найда. Она – ничья.

Иришка кормит её по утрам. 

Вечная мама Найда - настоящая находка для Иришки. Собака где-то прячет щенков, и ей необходимо молоко. Иришка садится рядом с дворнягой на корточки и любовно ожидает, когда собака вылижет тарелку и убежит.

Затем Иришка идёт в сад – несколько яблонь и одно раскидистое абрикосовое дерево, окружённое кольцом из зарослей сирени – и подзывает Кузю. 

Коту она по кусочкам скармливает колбасу и даёт ему полизать масло со своего бутерброда. Потом она сама ест этот кусочек, запивая его какао или киселём из чёрной смородины. 

Главное – сделать честные глаза, когда в обед мама спросит, съела ли Иришка кашу.

Еда играет большое значение в её жизни. Она очень любит добывать еду самостоятельно, и уж голодной она никогда не остаётся! Покормив животных, она бежит в сад и до отвала наедается абрикосами. 

Если в поселковой столовой смена доброй тёти Паши, у которой голова всегда повязана полинявшим платком, а распаренные руки пахнут содой, Иришка обязательно туда завернёт.

Тётя Паша любит девочку и всегда вынесет ей булочку, пирожок или котлетку с хлебом, а если нет противной заведующей Прохоровны, то заведёт в прохладное помещение с бледно – зелёными стенами и накормит густым супом - харчо.

Мама, приходя домой на обед, разогревает борщ или второе: картошку с тефтелькой. 

Иришка постоянно опаздывает к обеду, придумывая всякие отговорки: то она заигралась с подругой Яной, то листала в библиотеке «Весёлые картинки», то забыла спросить время, то помогала билетёрше бабе Жене убирать мусор в небольшом зале кинотеатра.

Едва мама, стуча каблучками, вновь уходит на работу, Иришка, не теряя времени, переливает суп в детское пластмассовое ведёрко и мчится в «Мастерские». 

Это особый мир, где пахнет соляркой и раскалённым металлом, где работает папа, и куда доступ ей строжайше запрещён.  

Недавно в сторожке появился весёлый кареглазый щенок Перчик, а сторож дядя Стёпа с утра пьёт водку и частенько забывает покормить своего питомца. Иришка его жалеет: он, такой кроха, уже носит на шее тяжёлую железную цепь и охраняет трактора. 

Иришка выливает в его нечищеную миску суп, торопливо чмокает малыша – охранника в нос и убегает дальше. Если кто-нибудь увидит её здесь, то скажет маме, а ей нельзя расстраиваться, иначе ребёнок может родиться больным.

Таким образом, папа отвадил её с опасной территории, где россыпью сверкающих капель брызгает сварка, где нехорошими словами ругаются рабочие и где повреждено заграждение, закрывающую глубокую яму с мазутом, в которую однажды ночью заползли ежи и утонули в маслянисто – чёрной бездонной жидкости. 

Иришка пожимает плечами, не понимая, почему это плохо – быть больным? 

В марте она лежала в детском гастроэнтерологическом отделении, и ей там очень понравилось. Из больницы её увозили с воем…

Ещё бы! 

Катание в лифте, съезжание на пузе с широких, как в кукольном театре перил, наказание врача – целых пятнадцать минут стоять в углу процедурной! 

А порошки, таблетки, ватки, бинтики! 

За месяц Иришка насобирала целую коробку этого добра для того, чтобы лечить Кузю, но папа сказал про лекарства, что они опасные и ликвидировал добытые с великим трудом медикаменты.

Иришка даже раздобыла настоящий стеклянный шприц, правда, без иглы. 

Это главврач подарил ей; вернее, они договорились, что за шприц она во время обхода важной комиссии из области будет лежать в своей постельке и просматривать книжки. Ну, или рисовать, а не носиться с собачьим визгом по коридорам и не проникать во взрослое отделение, где сердобольные тёти щедро угощают Иришку карамельками и апельсинами.

Иришка, конечно же, утаивает, что ей лечат желудок, и что конфеты ей запрещены. 

Когда её спрашивают, что у неё болит, Иришка, подняв глаза к потолку, уныло отвечает:

- Что-то с сердцем.

Почему-то это слово – сердце – производит на тёть в длинных фланелевых халатах волшебное действие: Иришка видит, что тёти печалятся и добреют. И, подумав, суют ей кефир в пакетах, какой продаётся только в городе и настоятельно приглашают прийти ещё.

Возвращения Иришки с нетерпением ожидают больные дети – те, к кому редко приезжают родители…

К четырёхлетнему белоголовому Дениске с торчащими волосами у Иришки особое отношение – трепетное. Этот синеглазый, застенчивый карапуз – страшно подумать! – живёт в детском доме, и у него нет ни папы, ни мамы: они погибли на пожаре. 

Один раз в неделю Дениску навещает полная воспитательница с причёской, похожей на крепость. Она привозит ему печенье и плавленые сырки, суёт торопливо в белые, безжизненные ладошки и так же торопливо уезжает. 

Дениска скромный, задумчивый мальчик. Он не участвует в играх, а в детской комнате смирно сидит на стульчике, сложив на коленках маленькие ручки, а глаза у него такие... такие... как у тех птенцов...

Иришка не может подобрать нужное слово, но когда она видит кроткую фигурку мальчика, с разными тапочками на маленьких ножках, ей хочется долго и громко рыдать, что она и делает, когда мама приезжает к ней на «свидание».

У мамы нет возможности приезжать чаще, больница расположена в городе, в двух часах езды от посёлка, где она живёт с родителями. Прощаясь, мама обещает:

- Я постараюсь приехать на неделе…

На что Иришка, обхватив маму за шею, говорит следующее:

- Мамочка, не надо приезжать на неделе. У нас на неделе процедуры. Кормят нас хорошо, а яблоки я не хочу. – Чуть – чуть с языка не срывается: «Я ими уже объелась». – А вдруг тебя выгонят с работы? На что мы тогда будем жить? 

Последнюю фразу Иришка однажды слышала в городе на базаре, когда вокруг обворованной толстой тётки, похожей на соседскую свинью Машку, собралась толпа зевак. Тётка, не стесняясь, вопила: 

- Да на что же я жить буду? Последнее забрали, кровное! Честно заработанное!

Иришка заворожено слушала, как жалуется большая, взрослая тётя, и воображение рисовало ей картины одну непонятнее другой: у тёти забрали кровное… А что такое - кровное? Иришка представила, как тётя разложила на столе тюбик с помадой, кошелёк, бумажные деньги, документы, расчёску. А потом тетя взяла острую иголочку, уколола пальчик и, давя его, разрисовала свои вещи кровью…

Воображаемая картинка так развеселила Иришку, что она стала громко и заливисто смеяться, а мама поспешила увести её подальше от этой трагикомичной сцены. 

Мама, слушая Иришку, едва сдерживает смех. 

Это её всегдашнее «Мамочка, ты за мной в садик не заходи, иди сразу домой, готовь ужин, мы же с папой голодные придём» - не смотря на внешнюю заботу, не что иное, как прикрытие для её шалостей.

И вот – мама уезжает… 

Иришка долго машет ей из больничного окошка, пока грубоватый голос няньки не заворчит у неё за спиной:

- Вишь, мамку на холоде держишь, иди уже, болезная!

Смысла сказанного Иришка не понимает, но ей становится грустно. 

И только чувство долга помогает ей справиться с грустью: есть дети, которым грустнее, чем ей, и она, обняв пакет с чистой одеждой и гостинцами, мчится вприпрыжку на свой этаж.

Разложив вещи в тумбочке ровной стопочкой – как ни странно, Иришка большая аккуратистка и любит порядок, особенно в мелочах – она несётся в соседнюю палату, где лежит Дениска и делится с ним всем, что привезла мама.

Дениска испуганно – а вдруг отберут? - надкусывает блинчик с творогом и жуёт, опустив глазки вниз. Если комочки начинки падают на расстеленное на его прозрачных коленках больничное полотенце из ткани, похожей на вафельку, он тоненькими пальчиками поднимает все крошки и съедает. 

Чтобы не заплакать, Иришка весело болтает, а, накормив ребёнка, она укладывает его под одеяло и по складам читает ему свою любимую сказку про «Аленький цветочек». Читает Иришка медленно, с трудом и мысленно корит себя за то, что в подготовительном классе на уроках чтения она веселилась сверх нормы.

Вот если бы ей по-человечески объяснили, зачем нужно уметь читать!

А когда Иришке ничего не объясняют, для чего нужно, например, чистить зубы или заправлять постель, то делать это она не будет. Такая фраза как «так положено», или «так делают все» с Иришкой не проходит.

Дениска очень любит, когда подружка ему читает. Он плохо разговаривает, но всё понимает, и он единственный, кто слушает её, не дыша, как будто она единственный человек на земле.

- Эй ты, девочка, перестань читать! – слышит Иришка за спиной женский раздражённый голос.  

Она краснеет и быстро поворачивается назад: молодая и красивая тётя со злым лицом стоит возле кроватки и смотрит на Иришку как на таракана, или как на клопа.

Иришка не понимает, почему она должна прекратить читать и поэтому, глядя на женщину снизу вверх и при этом упорно оттягивая подбородок вниз, она спокойно ждёт объяснений.

- Ты меня поняла? – Женщина обманчиво принимает её молчание за согласие, и голос у неё смягчается, глаза как будто добреют, и Иришке начинают нравиться блестящие пуговки в форме яблок на её халате.

- А почему нельзя читать? – Решается спросить девочка.

- Ты что, не видишь? – Женщина взрывается, и Иришка отмечает, что её глаза не подобрели – это ей показалось, а пуговки на её пёстром халате мерцают тусклым светом, как в процедурной, где Иришке ставят больные уколы два раза в день.

Одновременно она глядит туда, куда указывает рука обеспокоенной мамы: возле самой двери, у стены сопит запеленатый младенец. 

Иришка уже готова закрыть книжку и уйти, но вспоминает, что, когда она начала читать, эта тётя носила ребёнка возле груди по палате, легонько его подбрасывая. 

Значит, он уснул, и, следовательно, монотонный голос Иришки не может его разбудить. Она же не поёт во всё горло «Миллион Алых Роз», а негромко читает. Как вот только сказать об этом?

- Я вижу. – Иришка отвечает на тётин вопрос, охватывая взглядом больничное пространство.  

Оказывается, на соседней с Дениской кровати приютились двое ребятишек чуть помладше Иришки и внимательно ловят каждое её слово.

- Надеюсь, ты меня поняла. 

Женщина разворачивается и уходит, качая телом. Иришка в недоумении. И ничего ей не понятно! Почему нельзя читать детям?

- А что дальше? - Негромко спрашивает мальчик с тёмными волосиками, в белой маечке.  

Жестом Иришка подзывает ребятишек сесть ближе. Приглашающее движение рукой понятно без всяких слов, и дети бесшумно пересаживаются на кровать к Дениске. 

Иришка тихонько открывает книгу и шёпотом продолжает знакомить детей с историей любви чудовища и красавицы. Это её любимая сказка. Но не успевает она закончить предложение, как тётя подлетает к ней и выхватывает книжку. 

Маленьких слушателей сдувает, словно ветром, и они разбегаются по своим кроваткам. Дениска сжимается в комочек и глядит со страхом, как тот крохотный мышонок, которого Кузя загнал в угол между плитой и холодильником и бил когтистой лапой, когда тот пытался сбежать.

До Иришки медленно доходят тёткины слова: «Ты что, тупая?». Словно печка, девочка воспламеняется внутри. Ей становится жарко, и она слышит, как громко и быстро стучит её сердце. Кажется, что ещё немного, и оно… оно сломается!

Сразу Иришка не может сообразить, что же её возмутило? Она видит свои мысли, они похожи на маленьких юрких головастиков, которые, как в ковшике, мечутся в её аккуратно заплетённой головке. И никому неизвестно, какая порода рыб вырастет из них.

Раньше Иришка никогда не сталкивалась с хамством. И слова такого она не знает, но чувствует, что права она, а не эта тётка, у которой лицо надулось от злости и пошло узорами, как у велосипедной шины.

Внешне Иришка выглядит очень собранно. Правда, она не подозревает, что со стороны её собранность: большие немигающие холодные глаза и крепко сжатая нижняя челюсть выглядят очень дерзко. 

Она похожа на зверёныша, ожидающего, когда расстояние между рукой обидчика и его оскаленной пастью сократится до минимума.

Что такое оскорбление, маленькая девочка тоже не знает, но понимает, что столкнулась с чем-то нехорошим, недобрым; с чем-то, чего не существует в мире детей, но в избытке присутствует в мире взрослых.

Во дворе, конечно же, её дразнят, но и она дразнится в ответ. И обзываться совсем не обидно, они же играют! А эта тётя, похоже, говорит с ней, как будто она… она какое-то чудовище, а не ангелоподобное кареглазое дитя, которое в подготовительном классе называют «самой способной и умной ученицей»!

И вдруг её называют не просто обидным, а страшным словом!

Папа учил её никогда не нападать первой: это касается драк и словесных перепалок. 

Но если обидели Иришку, или тех, кто слабее, она должна дать сдачи и не бояться! 

Никогда и ничего не бояться. 

Поэтому, выдохнув воздух, Иришка холодным и звонким голосом отвечает тёте:

- Сама тупая!

Таким образом, ребёнок узнаёт на практике, что это такое: быть дерзкой и бесстрашной. 

- Ах ты, маленькая дрянь! – Тётка хватает её за руку и тащит вон из палаты.

«Ну, сейчас я тебе покажу», - на практике она уверена, что её никто не накажет, и что в итоге, когда всё закончится, главврач Евгений Александрович пожалеет Иришку и отругает эту недобрую тётю. 

Иришка резко останавливается и начинает вопить изо всех сил. 

Одновременно с криком она гибким движением выворачивается из цепких пальцев женщины. От неожиданности та притормаживает, выпускает ручку девочки, и маленькая притворщица падает на пол.

Падение – самая главная часть её сценария. 

Падая, Иришка, стиснув зубы, намеренно бьётся головой об пол. Ради напуганного ребёнка и восстановления справедливости, она готова понести потери. Папа учил, что ни при каких обстоятельствах нельзя жалеть себя. 

Если надо, она сунет палец в раскрученное колесо велосипеда, поставленного с ног на голову. Что, впрочем, случалось в прошлом году, осенью. Палец остался цел, он благополучно зажил, о происшествии напоминает лишь тонкая полоска шрама.

Ударяется она хорошо, ощутимо. И теперь юная артистка орёт от боли. 

Дверь, ведущая в палату, с треском распахивается, вбегают дежурная медсестра – Иришка у неё любимица – и Евгений Александрович. Завидя помощь, Иришка что есть мочи ревёт:

- Она меня толкнула! Она нарочно меня толкнула!

Бледная, как тусклые коридорные лампочки, женщина что-то лепечет про то, что она не виновата, а потом кидается к своему малышу, который вторит Иришке крепким баском. Но тётю никто не слушает.

Медсестра наклоняется к повизгивающей девочке и отрывает её от деревянного пола. 

Что-то горячее течёт по лицу Иришки, определённо это не слёзы. Всхлипывая, Иришка высовывает язык как можно дальше по щеке и натыкается на кровь. Она ликует.

Чуть позже, успокоенная, умытая, с залепленным пластырем лбом, Иришка сидит в кабинете главного врача и старается не смотреть в глаза собеседнику.

- Вот что с тобой делать? – размышляет вслух Евгений Александрович. – Может, выписать?

Иришка морщит лоб и стреляет глазами по сторонам. 

Ей нравится главврач, потому что он умный и всё объясняет. А ещё он никогда не кричит. Иришка рассказывает ему о произошедшем инциденте. Злая тётя, наверное, тоже ему рассказала…

В тот же день Дениску перевели в палату к Иришке, а через несколько дней малыш умер, только Иришка так и не поняла, что это значит, потому что Дениска навсегда остался жить в её голове.

Продолжение Часть 2