­Пока день не придвинулся вплотную к файв о клок ти, я решила, что мне необходимо купить три килограмма баклажанов, коих я большая поклонница. Может, виной тому стала мозоль на левом мизинце, несколько ограничившая мои передвижения, а, может, мне чуток захотелось побыть как все: взвесить в овощной лавке не один баклажан, а сразу двадцать. В этом моменте, видимо, следует объясниться.

Я – фотограф, снимаю стрит, у меня имя и внешность Дианы Арбус, и порой – когда у меня меланхоличное настроение, я имею дерзость называться ее фамилией. К тому же один баклажан легко умещается в кармане курточки, а для двадцати необходим пакет, который, как правило, обитатели города носят в руках. А попробуйте сделать кадр, когда локоть оттягивает груз.

В общем, погода установилась самая что ни на есть "гулябельная" и "снимательная", солнце напоследок светило особенно жарко, а в жару, по моему мнению, только человек тонкой душевной организации наденет курточку, а толстокожие, вроде меня, обходятся рубашками, а рубашечный карман пошит без учета ношения в нем внушительного размера предмета. Так уж и быть, про то, с какой тщательностью я отбираю пакеты для покупок, рассказывать не стану. Лишь упомяну, что мне предпочтителен вид с нежной структурой, на которой загибы выглядят естественно, а логотип маркета и его название отпечатаны в приятных оливковых тонах.

Сюрпризы поджидали на выходе из парадного. Раскуроченная скамейка, отвратительно зацементированная площадка, вскопанный проплешинами палисадник, забытые мешки с мусором – это живая иллюстрация самого размытого пункта в квитанции, именуемого "Капитальный ремонт". Украшающая эту строку сумма не настолько высока, чтобы соответствовать обозначению, и результат легко представить еще до того, как некие планы, именуемые также "благоустройство близлежащей территории" будут воплощены в реальность. А если упрощенно, то ожидание, что за сумму в 400 рублей мастеровые с восточными чертами лица выполнят работу с должным надлежанием, возможно, греет душу персонам, воспитанным на книгах времен Пушкина, но это не я.

Впрочем, что еще ожидать от скамейки, выкрашенной в зеленый и желтый цвета – на мой вкус одно из самых неудачных сочетаний, какие только можно представить. Если мне не изменяет память, то вывеска лавки господина Бодю, дяди главной героини романа Золя "Дамское счастье" была выкрашена именно в желтый и зеленый. Впрочем, автор скорее всего выбрал это сочетание случайно, так как по сюжету магазин новинок поглотил все мелкие торговые предприятия, а не только упомянутое мною.

Вид "обновленного" парадного меня расстроил и, стараясь думать о менее глобальных вещах, я позволила себе опуститься до уровня обывателя и представить, как уже этим вечером я изжарю парочку фиолетовых упругих овощей, а потом сварю кофе, а потом поставлю пластинку с незамысловатыми песенками из оперетт Штрауса, Кальмана и Легара и, выражаясь непритязательным языком тинэйджеров, оторвусь… в общем, дернул меня черт свернуть с намеченного пути и нырнуть во дворы, хотя, это был не черт, а чересчур жаркое солнце, а далее, мне кажется, лучше будет, если я использую настоящее время.

Иду я, по обыкновению, щелкая осенние цветы – астры, космеи, циннии, георгины – это дерьмо пользуется спросом на сайте Etejo, да и я терпеть ненавижу ходить "с пустыми руками", и вдруг вижу обычную девочку лет двенадцати. Длинные волосы ниже лопаток, спортивный костюм глубокого аквамаринового цвета, белые кроссовки с тремя красными полосками – фотоматериал заурядный, хотя, личико печальное, глаза растерянные, стопудово айфон завис. Кадр неплохой, однако грустит юная барышня на фоне хаотичных точечных листьев буйно разросшегося кустарника, и я выкидываю ее из головы, и даже ее влажные глаза меня не трогают, ну мало ли… слезы вообще штука специфическая… как говорила моя покойная бабушка, край – если нет слез. То есть, если человек не плачет, он постепенно сходит с ума.

Как человеку, настроенному на поиск занимательных стрит–сценок, через пару секунд я уже не помню, что на свете живет девочка в синем, однако, у нее за короткое время сложилось обо мне собственное мнение, иначе она не обратилась бы ко мне, минуя раздражающие формально–вежливые приветствия с никому не нужными неискренними вопросами.

– Здесь голубь. – Девочка показывает рукой вниз, на асфальт, где трепыхается что–то бело–сизое.

Да, действительно, голубь. Серая крыса с крыльями, как выразился Вуди Аллен. Да, что–то с ним не так – голубь юлой крутится на одном месте, вероятнее всего, он ранен. Поднимаю его с земли, осматриваю – так и есть: на грудке рваная рана, сердцевина алая, как бутон розы. Да уж, идиотское положение: у меня в руках умирающая птица, а намедни мне встретилась умирающая собака с рыжими подпалинами на боках, которую уже не имело смысла везти к ветеринару и все, что можно было сделать – помочь ей уйти спокойно, что я и сделала, просидев возле нее около получаса, держа за лапу и рассказывая о творчестве Гарри Виногранда. Нет, я не пытаюсь казаться умной, я просто не умею сочувствовать, и такое понятие как "эмпатия" не про меня.

Думаю, голубя надо просто положить в траву, умирать на горячем асфальте тот еще гемор… о чем и говорю вслух, но девочка, видимо, еще не нарастила защитный панцирь от тягот этого мира.

– А ему больно? – шепчет она.

– Нет, – отвечаю я уверенно, хотя я никогда и ни в чем не бываю уверенной.

– А мне кажется, ему больно, я чувствую это сердцем, – девочка кладет руку на грудь и заливается слезами. – Сделайте что–нибудь! Пожалуйста! Я не выдержу…

Да уж, вот я влипла. Называется, вышла купить три килограмма баклажанов в погожую пятницу, захотела побыть как все…

– А что я сделаю? – задаю я риторический вопрос.

– Не знаю, – девочка размазывает по щекам слезы. – Но вы взрослая, вы… – она замолкает.

Ладно, думаю, почему бы нет… Намедни я читала псевдонаучный бред, что нейроны мозга вырабатывают электричество. Правда ли это, или предположение, мне до фонаря, но, если подумать – электрический разряд может убить, а маленькой птице много не надо… В мгновение ока представляю, что внутри моей головы все опутано тонкой паутиной, по которой движутся голубые вспыхивающие точки, затем раскручиваю этот клубок, выделяю крепкую нить, вывожу ее в плечо, и по длине правой руки в ладонь, прикрываю ею голубя и смотрю на вздувшиеся на коже вены, попутно представляя, как спустя пару–тройку часов я пожарю баклажаны и предамся акту чревоугодия…

Голубь затихает, его глаза заволакивает пленка, через минуту он уже мертв. Девочка забирает его, прижимает к груди и смотрит на меня с восхищением:

– Вы волшебница…

Пожимаю плечами. Да уж, с кем меня только не сравнивали, это сравнение, пожалуй, самое лестное… Ладно, двигаюсь дальше, думая, ну их, эти дворы, перейду на улицу, там хоть и жарит, но вероятность встретить что–то из ряда вон выбивающееся равно нулю. Так и есть. Кроме "серых крыс", неподвижными статуэтками оккупировавших фасад самого навороченного продуктового маркета нашего дистрикта, в объектив ловить нечего. Возле лицея дорогу перебегает шустрая белка с орехом в зубах. Не обращая внимания на прохожих, она, остановившись на полоске газона между тротуаром и проезжей частью, встает на задние лапы и начинает быстро–быстро работать передними. Выкопав небольшое углубление, она прячет в нем орех и, ловко минуя стайки школяров в форменных пиджаках, скачками возвращается в школьный двор.

Прохожу еще дальше, и возле двенадцатиэтажной высотки замечаю группу беспородных псов с клипсами в ушах. Все четверо лежат с затуманенными глазами, и я догадываюсь, что стала свидетелем акта милосердия местных зоозащитников. Такие акции я не понимаю: отловить бродячее животное, стерилизовать его и выпустить обратно в природу. Возможно, стерилизация лишает их аппетита или равняет с котами – последних иногда кормят сердобольные жительницы в возрасте, в то время как собаки добывают пропитание самостоятельно, то есть, грубо говоря, ищут его в помойных баках.

И, как водится, это вопрос времени, когда кто–то будет укушен, после чего по всему городу прокатится акция протеста на тему "Уберите бездомных животных с городских улиц", а любители животных будут убеждать, что усыпить животное – не гуманно, а у стерилизованного есть шанс. Ну–ну, думаю я, итог один – смерть, только гуманная это смерть медленная. Да уж, сколько раз я говорила себе: "Диана, снимай фриков, ты никогда ничего не изменишь. Ты видишь ситуацию с разных точек зрения, но это видение особой радости тебе не приносит, поэтому, будь как все – выбрось этих псов из головы, и представь, как ты будешь слушать Легара…"

Я почти дошла до цели, но солнце в этот день светило по–особенному, может, накануне дня Осеннего равноденствия оно всегда светит по–особенному, а, может, градус моего восприятия сместился, и я увидела то, мимо чего проходила миллион раз, не замечая –– полоски теней от кованой ограды, лежащие на белой плитке возле зоомагазина. Мне показалось, что это шкура одной вполне реальной зебры, которую неведомыми путями занесло в местный зоопарк. Я ее, кажется, даже снимала. В принципе, я снимаю все, что движется, ну и сколько–то лет назад водила племянника посмотреть манула, и, вероятнее всего, сфотала и зебру. Да, к слову, животных я не люблю. Я вообще никого не люблю, кроме себя, я типичный эгоист.

К тому же, тени это моя слабость и пройти мимо этой "зебры" я не смогла, настреляв кадров двадцать, прикидывая, что можно выжать из этого образа, а пока я прикидывала, то так незаметно добралась и до рынка, купила три килограмма баклажанов и отправилась в обратный путь, раздумывая, что надо сделать еще несколько кадров "зебры". Однако, тени возле зоомагазина отсутствовали, хотя солнце еще не скрылось. Растерявшись, я остановилась возле крыльца и, возможно, виной тому стало представление в своей голове часом ранее электрической цепи, а, может, я таки перегрелась, но нервы у меня оказались крепче, чем я предполагала, потому что, услышав за спиной деликатный кашель и обернувшись, я внешне не выразила ни удивления, ни заинтересованности.

– Простите, вы ищете меня? – передо мной стояла самая настоящая зебра, с черно–белыми полосками, аккуратной гривой и сообразительными глазами.

– Ну, если это вы минут тридцать назад лежали на пороге зоомагазина, прикинувшись тенью, то – вас.

– Спасибо, мне приятно, – зарделась лошадка. – Меня обычно ищет только бродячий пес по имени Сократус. Кстати, вы не имеете чести быть знакомой с ним?

– Нет, – покачала я головой. – Чаще всего мне встречаются бездомные коты, а собак в настоящее время отлавливают, кастрируют, чтобы они не размножались и возвращают в природу. Какое–то здравое зерно в этом действии, несомненно, присутствует. Общество людей пытается навязать свою волю и животным, так сказать, чтобы они были как все – спаривались, не принося потомства, потому что оно никому не нужно. По сути, это сильно смахивает на знаменитый эксперимент Вселенная–25, хотя в нем участвовали мыши, их дешевле содержать, да и опыты над людьми запрещены. Кстати, не хотите баклажан? Не знаю, кушают ли зебры баклажаны, но мне угостить вас больше нечем. В зоопарке я наблюдала, что вам в кормушку кладут сено, но я считаю, что сено вы получите и без меня, а на яблоки у меня уже не хватит бабла. У меня, как у свободного художника, его не так много, как хотелось бы, я много трачу на виниловые пластинки, терпеть ненавижу компакт–диски, а в сети невозможно что–то слушать – качество звука отвратительное, да и найти сайт без дебильной рекламы не так–то просто, в общем, угощайтесь, уважаемая Зебра, не знаю вашего имени…

Пока я говорила, черно–белая лошадка не сводила с меня внимательных глаз. Она слушала, не перебивая, из чего я заключила, что она невероятно умна, ведь только всезнайки имеют дурную привычку перебивать, а первый признак умного существа – это способность слушать, не перебивая, и задавать вопросы лишь тогда, когда собеседник выговорился.

– Вы такая умная, – начала лошадка с комплимента. – По моей теории умный человек, не тот, кто имеет понятие о докторе Кэлхуне, а тот, кто обращает внимание на такие мелочи, как питание животного. Вы все правильно заметили, сеном я сыта по горло. Может, меня бы удовлетворили в какой-то мере яблоки, однако с этими фруктами у меня связаны пренеприятнейшие воспоминания, и, если вы заинтересованы в моей истории, я с большим удовольствием поведаю ее вам, ведь, боюсь, отыскать Сократуса едва ли теперь представится возможность, уж его стерилизовали бы в первую очередь – общество едва ли заинтересовано в потомстве мудрецов, но я немного голодна. 

Я сбежала из зоопарка прошлой ночью и задержалась из-за любопытства, увидев знакомое сочетание – черные и белые полоски, и совсем неважно, что они не находятся на одной плоскости – черное – это прутья решетки, а белое – это квадраты плитки, виднеющиеся сквозь прутья, то есть по отдельности это не полоски, однако если остановиться возле решетки и постараться увидеть всю картину целиком, то можно увидеть не плитку и решетку, а шкуру зебры. Кстати, у меня нет имени. Сократус называл меня Зеткой, но я это имечко не особенно люблю, какое-то оно кошачье, а вы знаете, какие отношения у псов и котов, хотя Сократус был выше этого. И кто знает, как лишение мужественности влияет на животных, возможно, оно отбивает остатки разума, ведь животное успокаивается и перестает искать самку, оставаясь в ограниченном пространстве, а если живешь в клетке, то шансов узнать что-то новое практически нет. Если бы я не сбежала, чтобы поболтать с умным другом, то едва ли узнала, что на свете существуют баклажаны, и я уверена, что они мне придутся по вкусу, ну, а вы едва ли пришли бы в зоопарк с овощами, так что угощусь я с удовольствием.

Я подумала, что в этом случае одним баклажаном не обойтись и поставила перед лошадкой весь пакет целиком, ну а так как настала моя очередь умничать, то я и начала.

– Если позволите, я бы предложила вам имя Лизетт. В этом случае вы сохраните уважение к вашему другу, это раз, а два, имя звучит на французский манер, оно чуток кокетливое, но, по моему опыту, легкое имя служит маскировкой, так как на подсознательном уровне ум и кокетство несовместимы, и вам, скорее всего простят и то, что вы изъясняетесь старомодно. К тому же, Елизаветами называли королев, а меня зовут Диана, была такая принцесса, так что в какой-то мере мы с вами родственные души. И кушайте, не стесняйтесь, я в состоянии купить еще три килограмма, и поверьте, это минимальная плата за возможность вести беседу с умным, чуть не сказала, человеком. Ну а то, что вы животное, мне нисколько не мешает. По сути человек ушел от животного недалеко...

– О, это так мило с вашей стороны не только придумать мне подходящее имя, но и объяснить ход ваших мыслей и даже провести параллели с высокопоставленными особами, и баклажаны невероятно вкусны! Благодарю вас, и теперь, подкрепившись, я постараюсь изложить свою историю с возможной тщательностью, исключая ненужные подробности, чтобы в случае, если вы задумаете ее записать, ее купил бы у вас солидный журнал. Гонорары у них невысокие, но на три килограмма баклажанов наверняка хватит. Итак, моя главная беда –– это мой ум, но это еще не самое страшное, гораздо страшнее, что я живу среди дураков, где мой ум не имеет ни веса, ни применения. Скорее, в моем случае он некий атавизм, наличие которого доставляет мне одни проблемы, но не подумайте, что я жалуюсь. Я в состоянии понять, что умные в меньшинстве, и если бы не дураки, то умные и не поняли, что они умные, а, скорее, стали бы как все, ведь вы наверняка слышали о тактике китайцев –– ассимилировать врага без борьбы. Китайцы запускали чужестранцев за свои стены, окружая заботой и почитанием, и через два поколения все в городе становились китайцами. – Зебра остановилась, переводя дыхание.

– О, я не так умна, как кажусь, – признала я, – в школе я прогуливала большую часть предметов, находя их надуманными и ненужными для выживания в мире, и я прочла не так много историй, как заявлено в перечне книг образовательного минимума, а мой мозг имеет странное свойство запоминать лишь ту информацию, в которой содержаться некие инструкции к действию. Я, к примеру, не понимаю, как можно читать лавстори. Это такая глупость – читать о любви, вместо того, чтобы любить самому! Впрочем, я не понимаю, что такое любовь, и я прекрасно без нее обхожусь, понимая, что моя эгоистичность едва ли понравится кому–то из мужчин, поэтому я не завожу отношения из человеколюбия. Да уж… вы послушаете и скажете: этот человек – змеиный клубок противоречий.

Если ваша беда – жизнь среди дураков, то мои – это постоянное сомнение в том, правильно ли я поступаю – это первая беда, а вторая – это то, что я ежедневно сталкиваюсь с тем, о чем я не имею понятия, и тут уж я начинаю жалеть, что пропускала в начальной школе некоторые предметы. Собственно, меня поразили только две книги: "Божественная комедия" Данте и "Страна Слепых" Уэллса. Вкратце – нет смысла покидать ад – в этом случае ты станешь как все, и нет смысла попадать в ад – ты тоже станешь как все. Как видите, в этом заключении еще больше противоречий, чем можно себе представить, поэтому я остаюсь сторонним наблюдателем, фиксируя события при помощи фотокамеры. Но, простите, что я вмешалась, я сделала это вовсе не с целью показать свою начитанность, а лишь потому, что даже самой хорошей истории необходима пауза. Продолжайте, Лизетт, уверяю вас, в моем лице вы нашли благодарного слушателя.

– Благодарю вас, Диана. Поверьте, если вас перерывает умный человек, а в вашем случае вы умело заполнили паузу, ненароком показав, что вы начитанны, ведь о "Стране слепых" я не имею ни малейшего понятия, и это повод расширить свои знания, а перебивка всегда идет рассказу на пользу. Однако, позвольте мне продолжить и простите мне возможную непоследовательность повествования. Начну со своего окружения. С того, что я наблюдала ежедневно на протяжении десятка лет. Моей соседкой по клетке оказалась серая в яблоках Пони. 

Посетители считали ее очень умной и восторгались ее особенным, как они заявляли, взором. Его называли и задумчивым, и философским, и только я знала, что Пони глупа, как пробка, и на самом деле у нее не взор, а взгляд, и он абсолютно тупой и бессмысленный. А все потому, что Пони имела большие и красивые глаза, и людям казалось, что она постоянно думает о чем–то глубоком. И вот однажды Пони спросила меня: "Как ты считаешь, я умная?", – я аж поперхнулась сеном. Не зная, как ответить повежливей, я на минутку призадумалась – я не хотела ее обидеть, нам еще предстояло сосуществовать рядом, и я притворилась изумленной: "Нет, Пони, ты не умная, но ты красивая! А вот я полная тупица! Я – дитя Саванн, блондинка наполовину, ржу невпопад и ни с того, ни с сего. В общем, дура – дурой".

Лизетт встряхнула челкой и попросила разрешения доесть баклажаны, а пока она аккуратно жевала, я прокомментировала ее ответ Пони.

– По моему мнению, а оно сложилось на основе многолетнего наблюдения за статичными объектами – так я называю людей, единственная верная тактика поведения для умного человека – это притвориться дураком и высказать эту мысль вслух, после чего можно жить относительно припеваючи, получая от дурака некоторые материальные блага, так как дурак, пребывая в уверенности своего умственного превосходства, обнаружит в себе источник щедрости и захочет отблагодарить того, кто глупее, чем он сам, ведь истинный дурак никогда открыто не признает, что он дурак, так же как и всезнайка никогда не скажет, что чего–то не знает и, услышав о чем–то новом, не вписывающемся в его представления, обязательно подвергнет это новое осмеянию. Так что, мне почему–то кажется, что Пони в какой–то мере стала вам если не подругой, то наперсницей, и, возможно, даже делилась с вами яблоками – я наблюдала своими глазами, как посетители кормят эту забавную скотинку фруктом, символизирующим знания.

– Вы мне нравитесь еще больше, Диана, – Лизетт несколько раз ударила копытом. – Вы не только умны и заботливы, вы щедры, и вы видите то, чего не видит 90 процентов статичных объектов – следствия речей и поступков. В моем случае все так и произошло. В тот момент, когда Пони поделилась со мной яблоком, я перестала расстраиваться оттого, что ее не считают тупицей, а уж следующий случай и вовсе помог мне и дальше продолжать вести себя, как положено тупице. И теперь я немного расскажу о своем истинном друге, уличном псе Сократусе. По его словам, он когда–то жил в Научном городке, и, хотя с виду его можно было принять за зачуханного пса с помойки, на самом деле это был, как выражаются модные журналы, его "имидж". 

И вы знаете, что если медведь способен к обучению езде на велосипеде, то пес, разгуливающий среди ученых и постоянно слышащий умные разговоры за редким исключением остался бы тупицей. Так вот, Сократус поведал смешную историю. Однажды, следуя по своим делам, он остановился у чьей–то виллы, заметив, что тамошний лабрадор стрижет траву газонокосилкой. От удивления Сократус присел и развесил уши, а лабрадор пожаловался, что началось с того, что он начал приносить хозяину тапки. И я уяснила для себя одну очень важную вещь: нельзя, чтобы тебя считали умной, это кончится тем, что тебе сядут на шею. Что и случилось с Пони – ее покладистость сочли достаточной для того, чтобы надеть на нее седло и катать детей. Я бы не сказала, что не люблю детей, однако перспектива таскать их на себе, да еще и с седлом на спине, мало меня прельщает…

– Я разделяю вашу точку зрения, Лизетт, – улыбнулась я. – Взгляните на мою камеру – ее выпустили в 2013 году, объектива этой модели даже нет в списке фототехники на сайте, где я публикую свои снимки, и как видите, у нее нет видоискателя – он оторвался. И, казалось бы, если я считаю себя серьезным фотографом – а я именно таковым фотографом являюсь, то я должна позаботиться о таком важном инструменте, как камера, но здесь есть одно "но". Вы правильно заметили, что я вижу последствия и слов, и действий, и как только я приобрету современную модель с солидным объективом, меня тотчас же станут приглашать снимать разную ерунду вроде утренников, праздников, свадеб, каких–нибудь бутиков с чулками…

В принципе, это нормально – в этом случае я бы зарабатывала гораздо больше и могла бы позволить себе и тратить больше, но здесь уже наблюдается несколько "но". Мне много не надо. У меня есть две пары джинсов, две пары обуви, две куртки, два свитера, три футболки и одна рубашка – о таких мелочах, как носки и белье я считаю упоминать неуместно. Я избавлена от самого страшного, что есть в жизни женщины – выбора, что надеть. Я избавила себя от этого сознательно, и я нисколько не страдаю. Этого даже в общем–то достаточно, чтобы снимать в приличном обществе – вещи мои вне времени, и я также имею такие мелочи, как стильные шарфики, которые никогда не выходят из моды.

Но на таких потоковых съемках пиплам заморочки не нужны – им нужен стандарт, позитив. Они не хотят, чтобы их запечатлевали в те моменты, когда они естественны, они требуют похожести на селебрити – я в этом не вижу ничего плохого, но я еще и профессионал. Я ставлю на то, что мои фотографии подобного толка будут иметь успех процентов 80, и в этом случае меня станут рекомендовать, а я не умею отказывать, и кончится все тем, что я буду как бобик, снимать и снимать бесконечную фальшь, бесконечные посредственные торжества – а в них, как правило, редко встретишь оригинальность, я буду уставать, меня не хватит даже на чтение мало–мальски интересной книги, и, вероятнее всего, я начну выпивать, чтобы расслабиться, а я очень придирчива даже в выборе буханки хлеба, и дешевые вина меня не привлекают, и так закономерно я стану работать на пополнение кассы самой крутой винотеки, то есть, я в этом случае больше потеряю, чем приобрету, так что буду я и дальше продолжать снимать своей "зачуханной" камерой. Простите, что я так много наговорила о не относящихся к вашему рассказу вещах, мне просто не с кем поговорить – у меня в соседях отнюдь не красавица Пони…

– Ну что вы, мне очень любопытно было выслушать ваш взгляд на вещи, – вскинула голову зебра. – Будь я человеком, я поступила бы точно также. Хотя, подобный стиль жизни принято называть "жопой". Впрочем, если жизнь не "жопа", то тогда она – круг, где пони катает детей на своей спине, и единственное, что остается, это, живя в "жопе", развивать в себе чувство юмора – без него мне было бы гораздо труднее выжить, ведь я не умею читать, а все книжные знания я получила в сжатом виде от Сократуса. Хотя он утверждал, что чувство юмора у меня врожденное, и я не придумываю шуточки и афоризмы, а лишь озвучиваю то, что уже придумано другими. Помнится, возле моего вольера однажды остановилась парочка – неискушенная девица с прилизанными волосами, походящая на архивариуса, и ее кавалер в оранжевых подтяжках – типичный пижон. Желая блеснуть умом перед своей непростой подружкой, пижон глубокомысленно изрек: "Жизнь как зебра – белая полоса, черная полоса, белая полоса, черная полоса…", мне эта сентенция показалась слишком банальной, и я придумала конец: "белая полоса, черная полоса, белая полоса, черная полоса – ЖОПА", и громко заржала, спугнув парочку, а, чтобы на меня больше не показывали пальцем, я стала всем парочкам именно эту деталь своего костюма и показывать, так что в какой–то мере я лишена хороших манер…

– Хорошие манеры — это палка о двух концах, – задумчиво сказала я. – Стоит проявить формальную вежливость хотя бы один раз, как тотчас же найдутся словоохотливые обыватели, которые начнут вываливать на вас подробности своих взаимоотношений с другими индивидами и с властью. Вот уж где материал для доктора Кэлхуна! Так сказать, иллюстрация его термина "поведенческая клоака". В принципе, мне не трудно сделать вид, что мне интересно, я научилась пропускать словесную шелуху мимо ушей, но здесь меня напрягает такой момент игры в одни ворота: я могу слушать, как тетя Зина кормит голубей пшеном, а мои мысли о Виногранде никто не хочет слушать даже из вежливости, так есть ли смысли притворяться, что мне интересны обывательские занятия?

– Конечно, нет, Диана, – поддержала меня Лизетт. – Выгоднее метать бисер перед свиньями. Они не поймут, но выслушают. И, кстати, вы своевременно упомянули свиней, мне бы хотелось немного похвастать на тему, как я сделала небольшое открытие в области математики, благодаря которому Сократус стал делиться со мной своими знаниями. Еще будучи юной лошадкой, я выучила счет и выяснила, что у меня 41 черная полоса и 37 белых. Что–то не сходилось, и я не понимала, как такое может быть? А когда я первый раз пошутила над парочкой, показав им зад, я все поняла. Если все заканчивается жопой, то равный счет невозможен. А когда я поделилась своим открытием с Сократусом, он хитро на меня глянул и поздравил: "Ты, Зетка, открыла Простые Числа!", однако поначалу мне стало досадно: "Ну и что? Простые–шмостые, как будто бывает Сложные Числа!" А Сократус ответил: "Простые числа — это особенные числа. В отличие от всех остальных чисел они делятся только на единицу или на самих себя. Ученые из Научного городка не могут раскрыть их тайну, чтобы их рассчитать, это даже Британским ученым не удалось, так что ты, Зетка, особенная! Хотя и простая".

– Числа, которые непростые, официально называются составными, – машинально поправила я в возникшей паузе. – А тайна простоты не так уж и трудна в понимании. Особенный человек понимает, что от всех остальных он отличается тем, что понимает, что он ничем не отличается от остальных. Это и есть простота, только сложность ее понимания в том, что для ее понимания нужно быть эгоистом и ставить себя в центр. Вот представьте, Лизетт, что вы – точка, то есть самая мелкая фигура. А если в центр точки поставить циркуль, то другой его конец обозначит в пространстве новую точку, точно такую же как вы, а если кто–то начнет вести циркуль по кругу, то с каждым новым движением будет появляться новая точка, но из–за того, что их будет множество, они сольются в одну прямую, которая называется круг. То есть, круг — это миллион тебя, а одна ты – всего лишь точка. А соль в том, что когда ты – круг, то тебя уже начинают пересекать разные линии, а в точках их пересечения начинают образовываться другие фигуры, и так до бесконечности, и о тебе никто больше не вспомнит, так что… суть простоты в том, чтобы стать невидимым, оставаясь в центре. Вы, кстати, заметили, что солнце спряталось за облако, и ваши полоски сливаются таким образом, что кажется, будто вы черная. Так какова вероятность того, что вы сейчас зебра, а не пантера?

– Это мне напоминает любимую загадку Сократуса, – задумалась Лизетт. – Из трубы вылезло двое – один грязный, другой чистый. Кто первым побежит мыться?

– Здесь возможно несколько вариантов ответа, – задумалась я. – На первый взгляд, первым должен побежать мыться тот, который чистый, потому что он не видит себя, а видит своего грязного товарища. Соответственно, чистому кажется, что он тоже грязный, и наоборот – грязный, глядя на чистого, станет думать, что он чистый. На второй взгляд, загадка кажется бессмысленной, ведь труба внутри либо грязная, либо чистая, и оба должны быть либо грязными, либо чистыми. На третий взгляд, никто не побежит, и тот, кто ответит почему, тот и поймет, что такое простота… и мне кажется, подсказка вам не нужна…

– Кажется, теперь я понимаю в чем здесь дело… – медленно произнесла Лизетт. – Если мы постоим еще немного и солнце скроется, то мы станем друг для друга либо два человека, либо две зебры, либо… один человек и одна зебра. Условно грязный и чистый… А если солнце появится вновь, то мы останемся каждый в своей шкуре – вы в человечьей, я в животной… а, чтобы оставить все, как есть, необходимо исключить и свет, и темноту, то есть, мы сейчас вне трубы…

– Да, Лизетт, вы абсолютно правы, – согласилась я. – И грязный и чистый залезут обратно в трубу, чтобы сохранить свои свойства, ведь чистому мыться не надо, а если помоется грязный, то чистых станет два, а это уже сложение, а если сложить ваши черные и белые полоски, то получится 78. Это уже сложное число, или уровень Пони, потому что со сложным числом можно делать, что вздумается, так что, все, что мы с вами можем делать, чтобы сохранить свою свободу, это оставаться такими, какие мы есть. Ведь вероятность того, что чистый измажется, пока они будут думать, что делать, довольно высока…

– Есть еще кое–то! – взволнованно стукнула зебра копытом. – Однажды я обратила внимание, что если встать напротив забора в разное время, то тень от штакетин каждый раз падает на другую полоску. Я стала сравнивать номер полоски со временем на часах у входа в зоопарк и догадалась, что номер полоски напрямую связан со временем, которое показывают часы. А поскольку всех кормили по расписанию, то я всегда оказывалась возле кормушки ровно за 5 минут до того, как служитель опускал в нее сено, что немало удивляло не только глупышку Пони, но и людей. Однако, дальше удивления дело не продвинулось – я по–прежнему получала сено, а не яблоки, и вкусняшки доставались Пони. И, кажется, я догадалась, в чем смысл загадки Сократуса: нет смысла мыться, потому что чистый рано или поздно снова станет грязным… то есть…

– Да, я знаю, что вы хотите сказать, Лизетт, – улыбнулась я. – Не имеет никакого смысла что–то менять, а также вмешиваться во что–то. Но есть и хорошая новость – по статистике вероятность того, что тебе дадут на обед сено или угостят яблоком – одинакова, однако исходя их жизненного опыта, в реальности шанс полакомиться яблоком намного ниже, чем жевание надоевшего сена… а все всегда заканчивается "жопой". И ни одно умное рассуждение на практике не работает, так что… уже поздновато, и рынок, вероятнее всего, закрылся, так что вероятность того, что я буду кушать на ужин баклажаны равна нулю, потому что даже если я заверну в самый крутой продуктовый маркет дистрикта, то мое действие не будет иметь смысла – средств на баклажаны у меня нет, однако, есть и хорошая новость – вероятность того, что этим вечером отключат свет, довольно низкая, так что я в любом случае поставлю пластинку с опереттами. По сути, они для меня как для вас сено, а вы еще успеете на ужин, если поторопитесь, хотя вы покушали баклажаны и торопиться необязательно. А вот солнце появилось напоследок, так что ваши черные и белые полоски снова видны, и я могу щелкнуть вас на память… чтобы лишний раз доказать вам вашу уникальность – и в цвете, и в черно–белом варианте вы будете смотреться одинаково, а это самое верное определение простоты – она вписывается в любое пространство и в любое общество…

– Спасибо, Диана, – поклонилась Лизетт. – Как приятно поговорить с умным человеком! И, пожалуй, теперь Пони будет делиться со мной яблоками каждый день, и пока не настанет конец, я буду жить припеваючи, а если вы однажды принесете мне баклажанов, то я даже буду счастлива! То есть, счастье в отсутствии чего–то, что появляется с низкой вероятностью в сравнении с тем, если бы оно присутствовало.

– Да, Лизетт, – вы абсолютно правы, – я провела пальцами по белой ее полоске. – И также обманчиво полагать, что белое – это позитивное, а черное – негативное. Как говорится, это то же самое, что чистый и грязный, так что в какой–то мере тот, кто говорит, что после черной полосы наступает белая, обманывает себя –– счастья белая полоса не приносит, так как тот, кто допускает, что жизнь это череда и смена полос, заранее лишает себя счастья, ведь он будет уверен в том, что если сегодня плохо, то завтра будет хорошо, а тот, кто во всем уверен, тот сложен, как черт знает что… и чтобы сделать его счастливым, надо… даже не знаю, что придумать, ведь он скажет: "Я знал, что это мне не понравится, или я был уверен, что мне понравится!", понимаете? Всезнайка лишает себя свободы выбора, так как он выбирает из двух, ну, а у вас целых 78 полос… пока вы их все переберете, я уверена, вы так и не попадете в "жопу", вы просто не успеете. Ваша жизнь закончится гораздо раньше… итак, наклоните голову набок, я таки сделаю кадр.

Зебра подняла одну ногу, и в тот момент, когда я нажала на кнопку, заржала.

– Уверена, Диана, ты догадаешься, почему я засмеялась! – довольно воскликнула Лизетт. – Прости, что я на "ты", само вырвалось!

– Да все норм! – кивнула я. – Скорее всего, ты подумала, а куда я повешу фото, которое принесет Диана? Ведь в моем вольере все стены состоят из прутьев, которые так похожи на мою шкуру… а если я не угадала, то у меня есть еще один вариант: если ты будешь смотреть на себя, то рано или поздно станешь уверена в том, что ты – зебра, а уверенность — это путь в "жопу", так что… я лучше принесу тебе баклажанов.

– Договорились! – Лизетт приподняла голову и боднула меня в плечо. – Ну и не забудь купить Пони побольше яблок!

В этом моменте я смеялась минут десять…

До своей квартиры я добралась без приключений, а когда открыла холодильник, собираясь разогреть на ужин утреннюю кашу, то у стенки на самой нижней полке обнаружила баклажан… в общем, я его пожарила, а, скушав, поставила Легара, окончательно убедившись, что быть как все не имеет никакого смысла.

Автор идеи фотограф Helmut Levitt